Бабушка засовывает несколько кусков хлеба в теплую глубину хвойной кучи, как можно дальше, после чего уходит. Оградку за собой она не закрывает.
— Пойдем, Ройка, пойдем. Тут собачки возле конторы живут, они придут. Придут, придут, повеселят покойничка, как надо!
Метров через двадцать бабушка останавливается, достает бутылочку с водкой, отпивает большой глоток, а остатки выливает на землю. Она все еще расстроена и даже чуть плачет и снова трет глаза и из-за этого долго не может отыскать нужную могилу, плутает между бесконечными серебристыми и черными оградками, слепо вглядывается в надписи. Бабушка устала и решает начать все сначала. Она, щурясь, смотрит на солнце, ориентируется по нему и выходит на центральную аллею возле квадратного бака с водой. Это удача — от бака всего метров триста пути.
Возле бака штабель пустых пластиковых бутылок, бабушка набирает желтой, с личинками комаров, воды. Конечно, нехорошо поливать цветы такой грязью, но другой воды поблизости нет, бабушка не виновата.
Бабушка начинает отсчитывать могилы по правую руку, на четырнадцатой она сворачивает в неширокий извилистый проход. Теперь надо идти до могилы начальника заготконторы, а потом опять направо и тут уж совсем рядом, под двумя соснами с веревкой.
— Ну, вот, Ройка, мы и пришли, заходи давай, — бабушка останавливается возле чугунной ограды.
Калитка закрыта на замок. Замок примитивнейший, стоил раньше рубль сорок, его можно открыть ногтем или просто как следует дернуть, но бабушка все равно упрямо вешает и замыкает его каждый раз, это ее как-то успокаивает. На шее у нее ключик на связанных шнурках от ботинок, бабушка долго возится с ним и с замком — ключик слишком маленький и не попадает в скважину. Наконец замок щелкает и она входит внутрь.
Ограда еще не окрашена, бабушка никак не может купить подходящей краски, старой не найти, а новая ей не нравится, быстро облазит. Зато круглые шишечки по углам она уже сделала.
Бабушка снимает рюкзак и ставит на землю, вынимает из него холщовый мешочек, а из мешочка четыре посеребренных шарика. Обходит вокруг ограды, отпинывает нападавшие ветки и привинчивает шарики по углам. Эта процедура совершается каждый раз, когда она здесь, уходя домой, она обязательно шарики скрутит, если этого не сделать, то шарики скрутит сторож, один раз так уже было. А каждый шарик — это полпенсии.
Бабушка придирчиво оглядывает ограду. Ну вот, теперь все в порядке. Шарики блестят на солнце как белые солнечные зайчики, вороны ругаются по деревьям. Да, теперь все в порядке.
Внутри два сварных железных каркаса, удлиненные четырехгранные пирамидки памятников и похожие на ящики надгробия. Ни надписей, ни фотографий нет. Над одним памятником красная звезда. Бабушке говорили тогда, на Пасху, что звезда — это не по-божески, но крест бабушка все равно не поставила, решив, что звезда будет правильней. И пустые могилы — это тоже ведь не по-божески, но где же ей взять хозяев? Она еще жива, Миша где-то за Волгой, неизвестно где. Но с землей каждый год все хуже и хуже, земля дорожает, если сейчас не занять, то потом может не хватить. Кладбище расползается, хоронят почти друг на друга, а здесь хорошо, сосенки и от дороги далеко.
Холмики в синих цветах. Цветов много, настоящий синий плед, хотя и видно, что они периодически прореживаются, видимо, сторож регулярно обходит свои владения, продает потом на площади да на танцах. Бабушка стирает пыль со звезды и вставляет фотографии в рамки на памятниках. Теперь под звездой выцветший старомодный снимок, парень лет двадцати в клетчатой кепке, улыбается. На другом памятнике она сама, только вот старая.
Бабушка садится между холмиками.
— Здравствуй, — говорит она. — Вот мы с Ройкой и пришли.
Рой косится на хозяйку, принюхивается к траве. Нет, ничего интересного. Рой ложится на землю.
© Журнал «УРАЛ» http://uraljournal.ru/work-2003-11-450