– Она загнала меня в угол, чувак. Смотрела на меня своими очень напряженными глазами. Напугала до чертиков.
Закатив на Ноа глаза, я набросился на грушу с кулаками.
– Она невысокая блондинка и краснеет сильнее, чем половозрелый подросток на церемонии вручения крыльев. Она может быть кем угодной, но устрашающей ее не назовешь.
– Все потому, что ты ничего не боишься.
– Чего бояться, когда ты бессмертен?
– Мы еще не бессмертны, Адам.
– Технически бессмертны. По крайней мере на ближайшие шесть лет.
Мы с Ноа получили кости крыльев в четырнадцать, с разницей ровно в месяц. К тому времени, как у него проросло третье розовое перо, у меня появилось первое черное, цвет которого шокировал всех, кроме отцов. Поскольку Найя обрела крылья за год до меня, они знали, чего ожидать. В конце концов, мы с ней оба родились от внебрачных связей.
– Во сколько вы с Галиной вернулись из морга прошлой ночью? – Ноа сложил свои пастельные крылья с золотыми кончиками. Пучки его пятисот с лишним перьев торчали вокруг плеч, обрамляя смуглое лицо, как та шапочка для душа, которую Галина достала из ванной наверху и надела в первую ночь нашего воссоединения.
Она пыталась компенсировать нервную энергию, исходящую от всех нас, и, хотя зрелище того, как она поглощает пиццу, надев на себя эту отвратительную вещицу, было забавным, оно мало помогло отвлечься от мыслей о серийном убийце.
– Поздно. – Половицы дома в стиле прерий скрипели под поролоновыми матами, как мой скелет во время последнего визита к мануальному терапевту. – Вы с Леви закончили составлять список чикагских Троек для Дова? – Моя кожа горела в тех местах, где потрескалась, заставляя сожалеть о том, что я не надел перчатки для спарринга, которые подарили мне отцы, огорченные постоянным видом моих разбитых костяшек.
– Закончим сегодня днем. Их много.
Я похлопал по груше, чтобы придать ей устойчивость.
– О каком количестве идет речь?
– Больше тысячи. После завтрака мы с Буном собирались отправиться в гильдию, чтобы завершить список, а затем прогнать его через новую программу Леви по перекрестной проверке.
Самый младший в нашей команде, пятнадцатилетний технический гений, сумел подключиться к отчетам ведущего следователя о первых трех убийствах и проанализировать все улики, дабы сузить круг неизвестных по возрасту и физическим характеристикам, чего не смог добиться даже наш вознесенный наставник с помощью своих чудесных небесных инструментов. Очевидно, система ранжирования в Элизиуме такая же простая, как и у нас.
– Преступник уже оставил «визитную карточку»? – Социопаты обычно жаждали признания и «подписывали» свои убийства.
– Кроме надрезов в форме слез и отрубленных… нижних частей? – Ноа вздрогнул, будто его причиндалы на кону. – Ты ждешь, что он подпишет свое имя кровью на месте преступления?
– Почему ты говоришь «он»?
– Ну может, и «она», но парни, которых убил преступник, огромны. – Ноа приподнял бровь, когда я подошел к фонтанчику с водой, чтобы попить. – Ты думаешь, мы имеем дело с серийной убийцей – женщиной?
– Возможно. В конце концов, у жертв отрублены члены.
Ноа тяжело вздохнул, затем сжал ладонью пах, вероятно чтобы напомнить себе, что все на месте.
Пока тяжелая кожаная боксерская груша раскачивалась, звеня цепью в тишине зала, я смял стаканчик и выбросил его в мусорное ведро.
– Ты упомянул завтрак. Я выбираю яйца. Омлет.
– Готовь яйца сам.
– Никто не делает их лучше тебя.
Ноа вздохнул, не в силах противостоять комплиментам по поводу его кулинарных навыков.
– Ладно.
– Приготовь побольше. – Я направился вверх по широкой лестнице, которая казалась вырезанной из цельного куска красного дерева. – Мне нужно подкрепиться, прежде чем пойду на встречу с моим грешником.
– Как ее зовут?
– Энтони.
Ноа вздрогнул, отчего задрожали золотистые кончики его перьев.
– Энтони? Ты выбрал грешника-мужчину?
– Ага. А что?
– А то, что ты никогда не выбирал мужчин.
Я пожал плечами.
– Самое время начать.
– Это не связано с Найей?
– Почему это должно быть связано?
– О чем вы двое болтаете в половину, во имя оперенья, десятого утра? – спросила Галина, громко зевая. Она стояла прямо перед дверью спальни, раскинув крылья и руки в стороны так, что искусно разорванная майка задралась, показав рельефный живот.
У русской девятнадцатилетней новенькой пресс лучше, чем у Ноа и Буна, вместе взятых. Возможно, потому, что она занималась спортом так же религиозно, как ортодоксальная еврейка, которую я исправил в прошлом году, отучив от посещения местного казино.