С газетных страниц смотрел юноша, стремившийся всеми силами удержать на лице деловое, даже слегка насупленное выражение…
С Гагариным они встретились впервые в начале марта 1960 года.
Но Николай Петрович не был для Юрия совсем чужим: начальник Саратовского аэроклуба Григорий Кириллович Денисенко, тоже Герой Советского Союза, фронтовой товарищ Каманина, часто рассказывал о своём однополчанине.
Думаю, что с годами генерал — человек, как мне показалось, вовсе не сентиментальный — привязался к своим питомцам, чувствовал себя уже неотторжимым от них. В его дневнике проскальзывают озабоченные, почти родительские нотки.
5 апреля 1961 года, когда они прилетели из ещё заснеженной Москвы на Байконур, где над высокими песчаными барханами дул сухой "афганец", Николай Петрович Каманин записывает:
"В автомашине по дороге на аэродром, в самолёте и сейчас, когда я пишу эти строки, а космонавты играют за окном в волейбол, меня неотступно преследует одна и та же мысль: кого послать в первый полёт — Гагарина или Титова? И тот и другой — отличные кандидаты… Есть ещё несколько дней, чтобы сделать выбор. Невольно вспоминаются дни войны. Тогда подчас было трудно решать вопрос, кого посылать на рискованное задание; оказывается, во много крат труднее решить, кого из двух-трёх достойных сделать участником всемирно-исторического события".
Проходят сутки, Николай Петрович снова обращается к заветной тетрадке. Вот ещё одна его запись.
"Весь день наблюдал за Гагариным, вместе обедали, ужинали и возвращались в автобусе. Он ведёт себя молодцом, и я не заметил ни одного штришка в разговоре, в поведении, в движениях, который не соответствовал бы обстановке. Спокойствие, уверенность и знания — вот его характеристика за день… Ребята давно уснули, а я в раздумье сижу над дневником…"
8 апреля состоялось заседание Государственной комиссии. Полётное задание пилоту космического корабля "Восток" подписывают Королёв и Каманин. "От имени ВВС я предложил первым кандидатом Гагарина Юрия Алексеевича, а Титова Германа Степановича — запасным. Комиссия единогласно согласилась с предложением".
9 апреля, воскресенье.
"В конце дня я решил не томить космонавтов и объявить им решение комиссии. По этому поводу, кстати сказать, было немало разногласий. Одни говорили, что решение о том, кто летит, надо объявлять на старте; другие считали — надо сделать это заранее, чтобы космонавт успел привыкнуть к мысли о полёте.
Я пригласил к себе Юрия Гагарина и Германа Титова и сказал как можно более ровным голосом:
— Комиссия решила: летит Гагарин. Запасным готовить Титова.
Не скрою, Гагарин сразу расцвёл своей улыбкой. По лицу Титова пробежала тень досады, но это только на какое-то короткое мгновение. Герман крепко пожал руку Юрию, а тот не преминул подбодрить товарища: "Скоро, Герман, и твой старт".
А накануне полёта, после обеда без тарелок и вилок, из космических туб, Юрий неожиданно сказал Каманину:
— Знаете, Николай Петрович, я, наверно, не совсем нормальный человек.
— Почему?
— Завтра полёт. Такой полёт! А я совсем не волнуюсь. Ну, ни капли не волнуюсь. Разве так можно?
Наверно, всё это так и было, хотя каждое событие имеет столько окрасок, сколько людей о нём вспоминает.
Инженеру-испытателю Юрий запомнился в предстартовые дни совсем другим — не улыбчивым, не беззаботным:
"Юрий увёл меня в сторону от испытательной площадки, и мы прогуливались вдоль монтажно-испытательного зала копуса. Он долго молчал, молчал и я. Юра поднял голову и грустно сказал:
— Ну вот, скоро и расставание…"
А вот какое впечатление осталось у академика Королёва:
"В своей жизни я повидал немало интереснейших людей. Гагарин — особо значительная, неповторимая личность. В дни подготовки к старту, когда у всех хватало и забот, и тревог, и волнений, он один, казалось, оставался спокойным, даже весёлым. Сиял, как солнышко… "Что ты всё улыбаешься?" — спросил я его. "Не знаю. Видимо, несерьёзный человек". А я подумал: побольше было бы на нашей земле таких "несерьёзных" людей… Один случай меня особенно изумил. В то утро, перед полётом, когда Юрий одевался в свои космические доспехи, я заглянул в "костюмерную" и спросил: "Как настроение?" — "Отличное, — ответил он и, как обычно, с ласковой улыбкой произнёс: — А у вас?" Он пристально вглядывался в моё сероватое, уставшее лицо — не спал я ночь перед стартом, — и его улыбка разом погасла. "Сергей Павлович, вы не беспокойтесь, всё будет хорошо", — сказал он очень тихо".