Василий Фёдорович Бирюков, клушинский старожил, председатель сельского Совета, узнал о полёте из "Последних известий". Не успел собраться с мыслями, прикинуть, кто же это из Гагариных мог быть (он знал всех, начиная с деда Ивана Гагары: и сыновей, и внуков, и дядьёв, и племянников), как в дверь вошёл Алексей Иванович Гагарин. И тотчас раздался звонок из Гжатского райкома.
— Говорят, что космонавт родом из наших мест. Сейчас мы спешно устанавливаем: откуда именно? У вас по сельсоветским книгам такой не числится?
— Зачем мне в книги заглядывать? — отозвался Бирюков. — Я и так уже знаю, что он наш! И отец его сейчас тут. Передаю трубку.
Алексей Иванович, в тот день совершенно случайно заглянувший в сельсовет, к телефону подошёл, но говорить не смог: и голос перехватывало, и руки тряслись.
А ведь утро 12 апреля для него началось так обыденно! Была среда. Он подрядился плотничать на строительстве в колхозе и вышел из дому спозаранку.
Снег под Гжатском хоть и не везде сошёл, но речки надулись и разлились. Старичок перевозчик, сажая Гагарина в лодку, полюбопытствовал, в каком звании у него средний сынок. "А что?" — отозвался Алексей Иванович. "Да по радио сейчас передавали, какой-то майор Гагарин в космосе летает…" — "Нет, мой пока старший лейтенант. До майора ему ещё далеко. А за однофамильца порадуемся". Повеселевший Алексей Иванович продолжал путь. И лишь в сельсовете известие о сыне ошеломило его. Бирюков между тем кричал в телефон:
— Сейчас создадим условия! Отправим в Гжатск.
Выполнить это было не так-то просто: весенний разлив почти отрезал Клушино от Гжатска. Даже телеге не проехать.
— Тогда, — рассказывает Василий Фёдорович, — мы пригнали верховых лошадей, кое-как подсадили в седло Алексея Ивановича; он хромой, на коне плохо держится. Да и разволновался очень. Сопровождать его отправили Якова Громова; поскакали они на Затворово: крюк несколько вёрст, а иначе не пробраться. Через несколько часов Яша, запыхавшись, вернулся. "Ну, говорит, всё в порядке. Доставил. Дальше повезут на тракторе". Вот так, — торжественно добавил Василий Фёдорович, — отец космонавта узнал про полёт своего сына у нас, в Клушине, на родимой земле.
Между тем Анна Тимофеевна оставалась в Гжатске, на Ленинградской улице, всё в том же домике, сруб которого перевезли после войны из деревни. Как обычно, она топила поутру печь.
Юрий потом писал, что во время полёта думал о ней, беспокоился, сообщила ли жена что-нибудь о нём его матери.
Но едва ли Валентина Ивановна могла это сделать из Москвы: телефона в гагаринской избе не было. Да и что она стала бы сообщать, если сама целую неделю томилась неизвестностью, да и, по свидетельству Каманина, окончательный выбор космонавтов был определён лишь на космодроме.
У матери космонавта никаких предчувствий не возникало, и она ни о чём не догадывалась, пока дверь не распахнула невестка Мария, жена старшего сына Валентина.
— Да как же вы!.. Радио-то включите… Юрка наш в космосе! — И запричитала по-бабьи: — Что наделал, что наделал! Ведь двое деток у него!..
Анна Тимофеевна всегда отличалась большим присутствием духа, разумностью и самообладанием. Юрий удался в неё.
Какая буря пронеслась в её сердце, что она почувствовала и пережила при неожиданной вести, которую сообщил ей не ликующе-торжественный голос Левитана под бравурные звуки марша, а перепуганная, мало понимающая в космических делах женщина, мы допытываться не станем.
Но первое движение было — как всегда и у Юрия — действовать. Она поспешно сбросила домашнюю косынку, пригладила волосы и повязала дорожный платок.
— Я к Вале, — сказала она. — Нельзя её сейчас одну оставлять. У неё дети маленькие.
И, не подумав больше ни о ком на свете, твёрдым шагом двинулась она через весь город к железнодорожной станции.
А когда она приехала в Москву, Юрий уже невредимо опустился на саратовском поле.
И от сердца у неё отлегло…
Юрий, слегка пошатываясь, как человек, только что переживший громовой разряд, ступил на сырую комковатую землю.
Было одиннадцать часов утра. Ветрено. Он стоял среди невысоких холмов и буераков у подножия песчаного обрыва, словно срезанного лопатой, вблизи зябких кустов лесополосы — бузинных, смородинных, голых стволов акаций и клёна…
Над ним — огромной величины небо с рваными быстрыми облаками. "Небо на одного", — как говорят лётчики.
После стиснутости кабины — весь простор. После комка багрового пламени — голубизна и неподвижность. Земной рай состоял из тишины и света! Не было никаких лишних звуков. Только ветер переваливал с холма на холм да кровь шумела в ушах.