Ещё Шурочка купила у докторши крутую справку. Якобы, о перенесённой тяжёлой пневмонии. К справке прилагались рекомендации по оформлению академического отпуска.
И, набравшись силёнок, Шурочка доехала до института и прошла все формальности. Для чего она это делала? Она и сама не смогла бы чётко ответить на этот вопрос. Нет, она не боялась матери. И вообще, она не боялась уже никого и ничего, кроме ломки и своего дикого, неуёмного желания уколоться.
Нет, не страх гнал Шурочку в институт.
Надежда, это была надежда. У неё ещё была надежда выкарабкаться из этой пропасти, в которую она упала и в которой.
Там, где-то, в глубине души, надежда ещё была.
Эта же самая надежда заставила Шурочку найти в заброшенной записной книжке телефон и снова позвонить Юриной матери.
Мать Юры узнала Шурочку сразу.
— Здравствуйте, Шура. — сказала она.
— Здравствуйте, Наталья Леонидовна. Вы знаете?
— Знаю. Приходили из милиции.
— И что? Вы к Юре ходили? Потому что у меня только сигареты взяли, а к нему не пустили.
— Я не хочу к нему идти. Он разрушил свою жизнь, и нашу тоже. Отец его болеет. Рак у отца. А он… Юрка… даже домой не позвонил, ни разу. А ты говоришь — передачу ему носить…
Голос Юриной матери был безнадёжно усталым. В нём уже не было злости, как в первый раз, а была только усталость, безграничная усталость. Шурочке было жаль Юри-ну мать. Хотя она ни разу её не видела, но про себя называла «свекровью». И Шурочка сказала своей «свекрови»:
— Я хочу вам сказать, что вы воспитали хорошего сына. Да, не удивляйтесь. Конечно, он наркоман, и в тюрьму попал. Но Юрка ваш — и при этом остался человеком. Поверьте, честное слово. Я тут уже на многих насмотрелась…
— А ты сама-то — как? Ты наркоманишь? Ты на игле? — спросила мать Юрки.
— Не хочу вам врать, — ответила Шурочка. — Тогда была — нет, а сейчас — да.
— И ты мне хвалишь моего сына?
— Да. И отцу его передайте. Есть человек, который хвалит вашего сына. И любит. Передайте ему… что любит. И Юрке, Юрке передайте, если к нему пойдёте.
— Не пойдём, — сказала мать Юрки.
И Шурочка повесила трубку.
Глава 26
С Вадиком Шурочка прожила примерно два месяца.
Шурочка сначала обрадовалась спасению, но радость эта быстро улетучилась. Шурочка просто сразу не поняла, кто такой был Вадик. А Вадик — это был не Юра. Вадик брал реванш, и Вадик платил. А кто платит, тот и заказывает музыку.
А Вадику очень нравилось именно так, как получилось в первый раз. И он повадился приходить тогда, когда Шурочку уже начинало «кумарить». Бывало, он сидел и смотрел, как Шурочка начинает корчиться от боли. Он сидел и смотрел, как Шурочка начинала выть и кататься по полу.
— Проси! — говорил он. — Проси.
И Шурочка просила. Просила, просила.
И тогда он бросал ей и ждал, пока она уколется. А потом овладевал ею — поверженной и безвольной.
Потом он пропускал день. Иногда — два. И приносил он понемногу — только так, чтобы не дать Шурочке умереть.
Шурочка попыталась поговорить с Вадиком. Один раз попыталась, ещё в начале.
— Что ты делаешь? — спросила она Вадика. — Зачем? Ты же видишь, как мне плохо.
— У тебя свой кайф, — ответил Вадик, — а у меня — свой.
— Но я… Я же завишу от тебя, а ты от меня — не зависишь. Неужели твой кайф — в издевательстве?
— Я же не лезу в твой кайф. Прогони меня! — и Вадик даже не засмеялся. Он заржал.
— Что же мне делать… — прошептала Шурочка.
— А ты займись чем-нибудь.
Лучше бы он не произносил этой фразы. Если, до этого разговора, у Шурочки и была хоть какая-то надежда на Ва-дикову порядочность, то после этой фразы… После этой фразы — всё встало на свои места. И Шурочка терпела. Просто терпела за дозу, и всё. Правда, сил было всё меньше и меньше.
И, по-прежнему, не было иного выхода, кроме подвала.
И тогда, когда Шурочка более-менее могла жить, она частенько думала:
«А всё-таки хорошо, что я не вышла замуж за этого… толстого».
Нет, никто не был виноват. Никто же не знал, что толстый Вадик окажется садистом. На человеке же не написано, кто он. И как он будет вести себя, если вдруг победит.
Иногда Шурочка думала, что надо было лучше сразу идти в подвал. Чем вести такую жизнь, какую вела она с Вадиком. Но она уже не могла вырваться — даже в подвал.
Она жила теперь, как автомат. И была не в силах что-либо изменить.
К концу жизни с Вадиком Шурочка похудела килограммов на десять. Притом, что она и так была худа, можно было сказать, что от Шурочки осталась только кожа, да кости. Ела только тогда, когда могла, а могла — не часто.