А когда песня закончилась, Мариэта сказала:
— Спасибо. Я нэ забуду, никогда нэ забуду. Вы всэ — тепэрь сестры мои… Вы — мои сестры…
На стороне мальчишек тоже знали, что мы празднуем. Полторта Анька отнесла им.
И в ночной тишине мальчишкам была слышна грустная армянская песня, которая неизвестно, чем больше трогала сердце — чудной мелодией, или непонятностью слов….
Глава 26. Джемали Сахалашвили-1
Песня давно закончилась, но не спал, долго не спал один человек — Джемали, Джем.
То ли песня, то ли Костик разбередил его сердце своим письмом, то ли свои мысли и чувства, глубоко спрятанные днём, к ночи ближе — выбрались наружу. Как там отец? Как там все наши?
Джем думал, конечно, по-грузински. В глазах у него поплыли знакомые горы, небо, облака, дом. Вот на крыльцо дома вышла мама, в чёрном платье. Мама у меня — самая красивая в нашем селе. А отец — самый сильный.
И я был самый сильный, — подумал Джем, — был, был! Кто поймёт, как это — вчера быть самым сильным, а сегодня за тобой чужая женщина должна выносить твою грязь, горшок твой!
Кто же это положил меня на лопатки? Я сам до этого всех на лопатки укладывал, а теперь — сколько времени я смотрю в потолок? Вот тебе и чемпион СССР!
Эти грустные мысли Джем отгонял от себя, ибо, если им удавалось полностью овладеть сердцем Джема, они ввергали его в тоску. В такую тоску, что хотелось уйти из жизни совсем, навсегда.
Поэтому Джем всеми силами отгонял эти страшные мысли. Он старался думать о другом — о матери, об отце, о братьях, о горах, о небе.
Как ни странно, чем дольше он лежал здесь, с такими же, как он, «ранеными», тем реже тоска достигала былой, почти сокрушительной силы.
А теперь у него появилась ещё одна мысль, которая добавляла ему сил, чтобы жить дальше. Это была мысль об Аньке, об этой хрупкой, как бы испуганной девчонке с пушистыми рыжеватыми волосами.
Мысль эта светло оживала в его сердце, но едва только она поднимала свою пушистую голову, как ей навстречу, оттуда, из неизведанной сердечной глубины, сразу вставала другая мысль — сухая, чёрная. Чёрная мысль была — о фиксированном бедре, о хромоте и слабости. Так эти две мысли и стояли друг против друга, и ни одна не хотела уступать.
Тогда Джем начинал думать снова. Он снова представлял, как он подходит к Аньке, как берёт её за руку, как обнимает и гладит её по пушистым, рыжеватым волосам.
«Мамао чвено, рамели харцата щина цминда ихав сахе-ли шени…. Отче наш, сущий на небесах…» — читал он молитву, которой научила его мать. «Да будет воля Твоя». Твоя, Твоя, Твоя…
Тихая крымская ночь, середина мая. Воздух прохладен и свеж. Джем ощущает прохладу, какие-то пьянящие запахи, слышит ночные звуки.
Шум прибоя едва слышен, его прерывает шорох ветра в верхушках тополей. Там, над ними, сияют звёзды. Мы все знаем, что звёзды смотрят на нас со своей высоты. Знаем, но забываем.
Глава 27
Мне всегда хотелось посмотреть сверху на всех нас — так, как смотрят звёзды. Как мы выглядим оттуда, с небес? Не кажутся ли оттуда, с небесной высоты, маленькими и незначительными наши большие проблемы?
Может быть, при взгляде оттуда главным становится совсем не то, что кажется нам главным здесь. Потому что оттуда видно всё, что здесь скрыто для нас.
Может, и скрыто оно для того, что нам положено во всём разбираться вслепую, что нам положено с болью, и даже иногда с кровью, отделять главное от второстепенного, нужное от ненужного?
А потом, выходя на новую дорогу, плача, или смеясь над собой, всё ненужное — выбрасывать, а всё второстепенное — ставить на своё, второстепенное место?
Что мы помним о своей жизни с течением лет? Что мы помним в своей жизни яснее и дольше всего?
Наверное, мы помним те малые мгновения, когда нам открывались тайны. Те мгновения, когда мы понимали — что главное, а что нет.
Те мгновения, когда, сжалившись над нами, небеса приподнимали перед нашими сердцами свою вечную завесу.
— Я нашла, нашла, нашла! — Анька влетела в палату, прижимая к груди тоненькую книжку.
— Ты что там, рубль нашла? — это Нинка, как всегда.
— Я нашла стихи!
— Что, те самые?
— Нет, другие, но тоже такие же, как те.
— Как называются?
— Сейчас. Фредерико Гарсия Лорка. Я как открыла, так и закрыть не могу. Сейчас прочту:
Анька читала сначала взахлёб, потом всё медленнее, медленнее — так, что потихоньку из её слов стали проявляться и озёра, и тополя, стало слышно, как смолкал ветер, и как