Artem: Олеська прикроет перед Злюкой! будешь должна ей три смены в конце декабря
Artem: там какие-то грандиозные планы, о которых я решил не спрашивать
Последнее сообщение заканчивалось стикером с енотом, роющимся в помойке. Кто бы знал, что он хотел этим сказать?
Не совсем тот результат, на который Стелла рассчитывала, но, по крайней мере, увольнение отменяется вместе с показательной поркой ценой всего лишь трёх смен. Стелла примерно представляла, что за наполеоновские планы у Олеси, потому что в прошлом году всё было точно так же, но под раздачу попали другие официанты, и они были выжаты досуха. Любовь к праздникам делала их менеджера почти такой же устрашающей, как вечно недовольный Алексей.
– Ради тебя, Маша, я продала душу дьяволу, – несчастно ответила Стелла, отправив Артёму смеющийся и одновременно плачущий стикер мопса.
– Страна не забудет твоей жертвы, – посмеялась Маша и вдруг потянулась к Стелле, чтобы обнять её – коротко, быстро, будто непреднамеренно. Слова её звучали ещё более случайно: – Спасибо, что ты такая, какая есть.
Стелла вопросительно изогнула бровь, но разъяснений не получила.
Зал окончательно погрузился в тишину и мрак, а потом кулисы разошлись, открывая вид на картонные, пластиковые и нарисованные декорации, представляющие собой убранство какой-то старой квартирки, где, вероятно, несколько поколений семьи жило, постоянно ссорилось, но при этом они были сплочённее и ближе, чем сейчас, когда родители и дети в какой-то момент перестают общаться вовсе. Не все, конечно: были такие, как Маша, которая часть времени жила с родителями, неплохо с ними ладила и только иногда жаловалась на строгость и педантичность своего отца; или такие счастливчики гиперэмпатичных матерей и участливых отцов, как Артём, который всегда с теплом и заботой отзывался о семье, которая жила далеко на западе страны. Но были и такие, как сама Стелла, не особо любившие говорить о родителях, ещё меньше – им звонить, потому что обычно это заканчивалось склокой или затяжным конфликтом. В последний раз они обсуждали её успехи в учебе, и ничем хорошим это не закончилось.
– Ты в порядке? – тихо послышалось из тени сбоку.
– В смысле?
– Четыре – ровно столько раз ты вздохнула, смотря на то, как актёры бегают по сцене. Если тебе всё же надо на работу, я не обижусь, – Стелла покосилась на подругу, скептически склоняя голову, и та приложила ладонь к груди. – Честное пионерское.
– Из тебя пионерка, как из меня клоун.
Маша улыбнулась и явно собиралась съязвить, но зритель с передних рядов шикнул в их сторону, поэтому девочки затаились. Какое-то время лёгкие смешинки витали вокруг них, несмотря на то, что открыто веселилась только одна из них, но этого было вполне достаточно. Потом они погрузились в сюжет постановки, увлечённые происходящим. Актёры и правда играли недурно, хотя не то чтобы Стелла была специалистом и ценителем, но в какой-то момент она абсолютно забыла про вчерашний ужасный день, сегодняшний – немногим лучший – и погрузилась в историю.
Начало было упущено, но, кажется, весь переполох ситуации заключался в том, что девушка перепутала двух чем-то похожих парней, и вокруг этого крутилась вся история – глуповато, гиперболизировано, но всё-таки история вызывала улыбку у зрителей. Ситуации, в которые попадала непутёвая главная героиня, выглядели комичными, нереалистичными, невозможными в обычной жизни, и всё-таки в них была какая-то всем знакомая простота и наивность, свойственная многим любовным историям: неожиданное становление слепцом, недалёким и не понимающим намёков.
В какой-то момент сцена из простой, скучной квартиры, которая менялась всего пару раз – да и то незначительно, – показывая перемещение героев из места в место, превратилась в сказочную заснеженную тропу где-то в лесочке с ёлочками и высокими деревьями, укрывшимися снегом. В глубине сцены бугрился синтепон, по краям ниспадали белые атласные ленты, укутывающие картонные деревья, а сверху свисала вата на невидимых ниточках, создавая глубину картинки. Прожекторы подсвечивали желтоватым и белым, превращая зрелище в знакомое каждому зрителю видение на улицах вечером в декабре. Всё происходящее, все воссозданные пейзажи отсылали к памяти зрителя, играли на его собственных ассоциациях, и, может, поэтому происходящее на сцене вызывало тёплые чувства, отзывалось чем-то знакомым и родным.
Под тянущую, немного тоскливую мелодию в поток света вынырнула героиня с яркими рыжими прядками. Она кружилась, и подол её плотной юбки обхватывал бёдра, путался в ногах. Её толкало то в одну сторону, то в другую – то к одному парню, неожиданно вышедшему из бокового кармана, потянувшемуся к ней навстречу и вдруг исчезнувшему, то к другому герою, уже менее охотно выказывающему свои чувства героине.