— Вы уже трансформируетесь — но вы в самом начале пути. Должно смениться много поколений, чтобы изменения стали ощутимы и принесли свои плоды.
— Тенри не захотели измениться, — очень тихо сказала Клементина.
— Тенри не смогли, — поправил флойд. — Некоторые мои соплеменники полагают, что и человечество не сможет.
— Из-за того, что мы похожи? — она уже хотела обидеться, как вспомнила про гораздо более важный вопрос, который хотела задать. — Фау, тогда, двести лет назад — почему вы не рассказали людям правду? Или это тоже запрещено?
Флойд перекатился на бок, взял её за руку.
— А ты была бы рада услышать такую правду? — поинтересовался он. — Узнать, что на твоём веку небо будет закрыто для людей? Изо дня в день, из года в год осознавать, что тебе не дожить до начала космической эры. А ведь тогда продолжительность человеческой жизни была гораздо меньше… Я отлично понимаю, Клементина, что ты чувствуешь. Но, поверь, иного выхода не было. Иногда бывает, что выход лишь один.
Она промолчала. В вечернем небе, уже выцветшем до болезненной бледности, но ещё не успевшем как следует потемнеть, появились первые звёзды.
— Почему людям всегда хотелось в космос? — прошептала Клементина, обращаясь скорее к себе самой, нежели к Фау. — Это ведь не просто банальная тяга к экспансии, желание захватить и освоить как можно бо́льшую территорию, стать доминирующим видом. В чём же тогда причина? В стремлении к новому и неизведанному? В жажде знаний? В безотчётном страхе не суметь преодолеть земное притяжение, разорвать путы и в итоге навсегда остаться взаперти?
— Мы тоже когда-то прошли через это, — так же тихо откликнулся флойд. — Мы победили сомнения и страхи, познали истину и шагнули к звёздам… А вот тенри так и не сумели победить самих себя. Свою жадность, зависть, агрессию, мстительность, мелочность, неумение прощать. Это делает их смертельно опасными, но вместе с тем в этом их слабость.
Клементина не вполне поняла последние слова Фау: ей тенрийцы виделись какими угодно, но только не слабыми. Она вспомнила бесцеремонную улыбочку Шарка, развязный тон, фамильярный прищур — и в душе горячей волной поднялся гнев.
— Я не отдам нашу Землю никаким тенри, — сердито сказала Клементина.
— Мы не отдадим, — ласково поправил флойд. Скользнул ближе, уткнулся носом ей в макушку, зарываясь в кудри.
— Ты уверен, что он отключил камеры? — озабоченно спросила Клементина, уворачиваясь от поцелуя.
— Уверен. Наши органы восприятия очень чувствительны.
— Камеры же работают совершенно бесшумно.
— Это для тебя бесшумно. А я улавливаю электромагнитные поля… если они есть.
— Ух ты! Понимаю, почему ты так любишь тишину. Я бы, наверное, с ума сошла, если б у меня постоянно что-то зудело в голове… — на этот раз флойд оказался ловчее, и избежать поцелуя не удалось. Долгого, настойчивого, властного. Нечеловечески сладкого, головокружительного, пьянящего.
Внутри всё затрепетало от счастья и любви.
— Фау…
— Я знаю, так нельзя… — простонал он в промежутках между поцелуями. — У людей на этот счёт строгая мораль. У флойдов она ещё строже… Но я больше не в силах сдерживаться. Прости…
Сопротивляться было бессмысленно. Да она и не собиралась — глупо противиться тому, чего жаждешь всей душой, всем сердцем, тому, что, похоже, было уготовано самой судьбой. Здесь и сейчас, на сочной, чуть влажной траве, в самой сердцевине каменного круга, ежедневно осаждаемого назойливыми туристами, под тысячами звёзд тысяч миров, среди которых, несомненно, имелись и обитаемые, не существовало ничего и никого — здесь были только они. И вся предстоящая ночь, долгая тёмная летняя ночь, напоённая ароматами луговых трав и нестихаемым стрёкотом цикад, принадлежала сейчас только им одним. И только три слова[2] были уместны этой ночью, которые можно было шептать, бормотать, кричать, стонать, вопить, повторяя снова и снова: так, чтобы услышали и камни, и ветер, и звёзды — все до единой. Три коротких, древних как мир слова — "Я люблю тебя".
[1] Фраза — дословная цитата из фильма "Пассажиры" 2016 года (прим. авт.)
[2] А на флойдском языке — всего лишь одно (прим. авт.)
15.2
Фау рассеянно наблюдал, как округлая тень от его аэромобиля ползёт по деловито гудящему, по-утреннему суетливому городу. Глядел на проплывающие внизу крыши, парки и дорожные развязки, и думал не о предстоящей встрече с Теолом, а о минувшей ночи.
Он до последнего сомневался, что имеет право так поступать, но когда увидел отражение звёзд в её глазах, все доводы рассудка были тут же сметены неистовым ураганом обуявших его чувств.
Он боялся, что ненароком причинил ей боль, ведь даже для человека она выглядит чересчур уязвимой и хрупкой.
Он не верил, что всё это происходит с ним наяву, а не во сне, не верил, что на этой несуразной, слишком знойной и не очень комфортной планете смог забыть обо всех неудобствах и стать по-настоящему счастливым.
Он гадал, что же легло в основу этой сумасбродной, сумасшедшей, безумной истории, ставшей причиной их знакомства: чья-то могучая воля, цепочка невинных случайностей или сбой алгоритмов великого вселенского механизма, именуемого у флойдов единым энергоинформационным пространством, а у людей — Богом.
А может, это и не сбой вовсе, а, напротив, запланированный поворот своевольной судьбы, решившей лишний раз напомнить о своём специфическом чувстве юмора.
Единственное, чего он не испытывал — это сожаления. Он не жалел ни капли, что всё произошло именно так, и готов был заявить об этом всем и каждому, подтвердив любой клятвой.
Потому что давно осознал: без этой девушки он не мыслит своё дальнейшее существование.
Теперь Клементина его лиэнти, наречённая, и нравится это соплеменникам или нет, отныне ленты их жизней навеки сплетены воедино.
Фау не управлял аэромобилем: искусственный интеллект машины прекрасно знал дорогу сам. Внизу мелькнуло здание Консульства, и летательный аппарат пошёл на снижение.
И с чего это шефу взбрело в голову вызванивать его в законный выходной? К тому же так настойчиво — с пяти утра по местному. Хорошо ещё, Клементину не разбудила назойливая трель коммуникатора, предусмотрительно переведённого на ультразвуковые частоты.
Через парковочную площадку на крыше, вниз по эскалатору, перепрыгивая через ступеньки, по ярко освещённому коридору… Предчувствуя неприятный разговор, Фау нервничал и злился, прекрасно понимая, впрочем, что эмоции только мешают делу. Но сейчас, когда все его мысли были заняты другим, он ничего не мог с собой поделать.
Перед кабинетом Теола Фау замедлил шаг и сделал несколько глубоких вдохов. И лишь после этого открыл дверь.
— Наши пути пересеклись, — стараясь ничем не выдать своего состояния, поздоровался Фау. Вскинул голову — и замер в замешательстве, обнаружив, что шеф в кабинете не один. Напротив него сидели двое незнакомых флойдов в униформе элитного спецподразделения военной разведки.
Кто это? Что они здесь забыли?
Проклятье, если бы он не витал в облаках, то непременно успел бы заметить, что Теол занят!
Фау попятился было к двери, но шеф сделал ему знак остаться.
— Можете быть свободны, господа, — сказал он. — Основное мы обсудили; с деталями, я уверен, разберётесь сами. У меня… неотложные дела.
"Особисты" с интересом покосились на Фау, но молча и беспрекословно поднялись с мест, коротко откланялись и так же молча один за другим покинули кабинет.
— Ну, что ж, садись, раз пришёл, — ворчливо буркнул Теол, дёрнув подбородком в сторону кресла.
— Вы желали меня видеть, — Фау старался сохранять внешнее спокойствие, хотя внутри всё вибрировало от переполняющих его эмоций.
— Скажи-ка мне, дружочек, — обманчиво мягко начал Теол, — с каких это пор пилотам стало дозволено вести расследования, да ещё и неофициальные? Ты запамятовал о своих прямых обязанностях? Или тебе их недостаточно?
С каждым произнесённым словом глаза Теола темнели всё больше.
— Я прекрасно справляюсь со своими обязанностями, — холодно возразил Фау. — Впрочем, вам ли этого не знать.