“Привет из деревни! Здорово, Тимофей! Как ты там, в своем Рыбинске? У меня все нормально. Сейчас нахожусь в деревне Горшково и буду здесь числа до 20 октября.
Сейчас осталось убрать одну капусту и все. Мы, правда, убираем ее по-своему: половину съедаем, а половину загружаем в машины. Объедаемся морковкой. Все сады в деревне уже от яблок очистили, правда, здесь немного посложнее, чем в Брагино, помнишь? По четвергам и воскресеньям в клуб водят фильмы смотреть. В общем, жизнь ничего, если бы работать не надо было. А работаем мы в любую погоду, сегодня в снег работали. Ну, что еще — наша дивизия улетела в Нальчик, воюют там, ты уже, наверное, слышал или читал об этом. Говорят, по телеку показывали. А мы вот никуда не улетели. Может, это и к лучшему, не знаю... Здесь живее буду...”
Запечатал конверт, надписал. Как странно: дивизия Дзержинского, улица Дзержинского... Кому легче стало, что в Москве памятник свалили? Дивизию тоже по-другому назовут, что ли? Где-то война идет на Кавказе, там наши. А тут — дом стоит, свет горит. Из окна видна даль. Так откуда взялась печаль? И вроде жив и здоров... И вроде жить — не тужить. Так откуда взялась печаль?
Ах да — это же Цоя где-то крутят. Инна, наверное, со своей Перри гуляет. А батя нашу Альму вывел. Встретились? Разговаривают? О чем? Обо мне — эт-точно! О чем же еще... А впереди — год. На Кавказ, что ли, скорее бы уехать — там время незаметно пролетит. “...Пишу вам из Дагестана, из села Бабаюрт, где мы находимся в командировке. Вот получил ваше письмо и пишу ответ. Мы из дивизии уехали 20 ноября, и, наверное, после, дня через два, вы ко мне приезжали. Жаль, что так получилось, что мы не увиделись, но не беда — увидимся после, когда я вернусь из командировки. А это неизвестно когда будет. Сначала нам сказали, что мы здесь до весны, а теперь говорят, что в 20-х числах декабря нас могут уже снять отсюда. Так говорят, потому что стали убирать КПП, т. к. те стали уже не нужны. Вот у нас было 10-е КПП, на котором мы сидели, и вот теперь нас оттуда сняли, а КПП убрали. Это КПП находилось рядом с деревней Аксай, в которую мы частенько ходили за едой. Т. к. народ дружелюбный, то они нам давали лаваши (лепешки), помидоры, картошку и др. Наши также брали и выпить... Но вы за меня не волнуйтесь. Я всегда был трезвым. У меня все нормально — жив, здоров, чего и вам желаю. Передавайте всем привет...”
Кавказское стояние кого-то приближало к дембелю. Ему, рядовому Петрову, служить еще да служить... Уже началась осетино-ингушская война, уже притчей во языцех стала суверенная Чечня со своим Дудаевым, а он, череповецкий парнишка, искал в проходящих через КПП машинах оружие и наркотики, иногда всерьез надеясь отличиться в предвкушении отпуска-поощрения, а в остальном всерьез полагаясь на командиров своих и начальников своих командиров, которые должны знать, что надлежит делать и как.
Из дома шли хорошие весточки: братишка Игорек отслужил в Забайкалье, батя оформляется на пенсию, малышка Нинуля скоро в школу пойдет, Альма принесла щенят, одного из которых, Грея, оставили себе... Эх, взглянуть бы! Но чтоб домашние не вызнали о его ностальгической слабине, начинал письма свои цветисто-игриво, словно серенькие любительские фотки обрамлял для дембельского альбома виньетками из бархатной бумаги и блескучей фольги: “В первых строках своего письма передаю вам свой горячий, ярко цветущий, химически чистый, как янтарь лучистый, ротой проверенный, старшиной заверенный, всегда улыбающийся, огромный военный, простой, обыкновенный, до блеска начищенный, всегда подтянутый солдатский привет...”
А дальше — привычно: “У меня все нормально. Служба идет своим путем. Сейчас уже начались караулы, наряды. Наш взвод через день в наряд заступает. Вот недавно были в карауле, а через день я заступил в наряд по роте. В карауле я был в штабе, охранял Боевые знамена. Хорошо, что в тепле, но плохо то, что нужно стоять на месте. Но долгое стояние надоедает, и я иногда расслаблялся. Нам предлагают весной заключить контракт на дальнейшую службу, на 3 года. Некоторые хотят остаться, но я об этом и не думаю, как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше...”
...Девушку, выгуливавшую небольшую эрдельку, он заметил давно. “Не бойся, моя собака не кусается”. — “Моя тоже не кусается”. Сели на скамеечку. Трали-вали. “А почему не замужем?” — “Меня никто не берет”. Мальчишка, семнадцать лет-то всего, а по-взрослому заявил: “Надо заняться. Мы тебе парня найдем”. Искать долго не пришлось — сам встречал и провожал каждый день. Отец ее много лет назад трагически погиб на производстве. Дом без мужчины: мама, сестренка и сама Инна — маленькая, хрупкая, до обмороков устающая на двух, а то, бывало, и трех работах. Олежка чуть не на руках вносил ее в квартиру, ставил на плиту ужин, выкладывал на стол мамино печенье, ладил полочку в прихожей, восстанавливал съеденный шалуньей Перри телефонный провод. Одно слово — мужик в доме...