Он был телепатом, как и Ит. Мог ли я обратиться к нему, как-то его позвать?
Я смотрел в темноту, которая могла стать моим уделом на всю оставшуюся жизнь, но в моём сознании возникло лицо Зилврича, каким я запомнил его. И я старался удержать перед собой этот образ не для того, чтобы изменить внешность, а в качестве отправной точки для мысленного поиска. Я посылал не конкретную мысль, а мольбу о внимании, крик о помощи.
И я почувствовал прикосновение! Но если мысли Ита, точно также, как и мысли закатанина в его присутствии, были ясны и отчётливы, то сейчас это была путаница из стремительно меняющихся ощущений, в которых я не мог разобраться, сливающихся в хаотический, утомительный шум.
Ит служил соединительной линией, без которой я не мог обойтись. Без него я лишь снова и снова повторял свои попытки, до тех пор, пока ураган мыслей чужака не сведёт меня с ума. Я взвесил шансы. Я мог оставаться пленником Ризка, не зная, что за судьбу он мне предназначил. Или же вновь попробовать установить контакт с закатанином. Не в моих привычках было сдаваться после первой же попытки.
Осторожно, как человек ищущий путь через зыбкую трясину, готовую проглотить его, я послал ещё один сигнал. Но на сей раз я продумал своё послание — медленно, образ за образом. Я не пытался «сказать» Зилвричу что-либо, в том виде, как я разговаривал с Итом. Я просто вновь и вновь повторял эти мысли, чтобы он мог воспринять их. Но я боялся, что мой медленный темп окажется столь же непонятным для него, как его стремительный — для меня.
Раз, два, три, четыре раза повторил я свой призыв. Больше я выдержать не мог. Боль в теле была ничем по сравнению с болью, охватившей мой мозг. И я потерял контакт, так же, как и сознание…
Укол острия иглы… Я вздрогнул от этого ощущения, сперва слабого, а затем всё более настойчивого. Я сопротивлялся ему, пытаясь удержаться в безопасности небытия. Укол — напоминание о том, к чему я не хотел возвращаться.
— Ит? — Нет, нет, это был не Ит…
«Подожди…»
Ждать? Чего ждать, кого? Мне всё равно. Ит? Нет, Ит умер. И я должен умереть. Смерть — это покой, ни забот, ни чувств, ни мыслей. Мне так нужен покой — свобода от жизни, от боли, пронизывающей душу и тело. Ит мёртв, и я тоже мёртв, или умру, когда исчезнет эта острая игла и оставит меня в покое.
«Проснись…»
Проснуться? Ждать, просыпаться… Не имеет смысла. Ничто не имеет смысла.
«Проснись!»
Грохот в голове… Удар, удар пришедший извне. Я покачал головой, словно стараясь вытряхнуть из неё этот голос.
«Проснись же!» — Голос пронзил меня болью, и эта боль вывела меня из обморока. Я тихо стонал, плакал в темноте, просил, чтобы меня оставили в покое и дали спокойно умереть.
«Проснись!»
В черепе гулко стучал молоток. Теперь я ясно слышал свой плач, но не мог перестать плакать. И вместе с болью пришло и сознание, оно стало барьером, мешавшим мне вновь провалиться в небытие.
«Проснись! Держи!»
Что держать? Бессильно упавшую голову? Мне нечего было держать.
Потом я почувствовал внутри своего разбитого мозга — нет, не слова, что-то другое, — давление, которое служило опорой моим слабым мыслям. И это продолжалось, пока я широко открытыми глазами всматривался в пустоту, так же изменившийся внутри, как менялся внешне при помощи галлюцинаций, порождённых Камнем Предтеч. Я знал, что эта поддержка продлится не долго. И за это время я должен попытаться помочь себе сам.
XV
С огромным трудом мне удалось подняться на ноги. Здоровой рукой я по-прежнему прижимал к себе Ита. Другая рука висела, как плеть. Я был готов идти, но куда? Навстречу чему или кому? От сознания того, что я всё так же заперт в этой тёмной камере, я был готов вновь упасть в обморок.
«Подожди. Приготовься», — в этом послании звучало напряжение, словно тот, кто передал его, совершал какое-то отчаянное усилие.
Затем раздался звук — тихий скрип, и сердце моё громко забилось: я не ослеп, справа от меня вспыхнула полоска света! Я обернулся в этом направлении — светлая полоса стала шире, превратившись в щель, сквозь которую я смог протиснуться — хотя от яркого света глаза заслезились.
Я выбрался наружу и привалился к стене, слишком обессиленный, чтобы повернуться и посмотреть на того, кто меня освободил. Наконец, уперевшись плечом в стену, я смог увидеть его.
Зилврич, которого я в последний раз видел на лазаретной койке, неподвижно лежал на полу, уперевшись в него руками. Совершенно очевидно, он был на исходе сил, целиком ушедших на то, чтобы доползти до двери моей камеры. С трудом подняв голову, он произнёс: