Хартман полез за новой сигаретой.
– Вы не боитесь, что чрезмерное употребление никотина отрицательно скажется на вашем здоровье? – поинтересовался Раушер.
– Ба! – воскликнул Хартман. – К вам вернулось чувство юмора, с чего бы?
– Да оно меня никогда и не покидало, – пожал плечами Раушер.
– Ничего, скоро покинет, – пообещал Хартман. – Сбили вы меня с мысли своей тупой шуткой. На чём мы становились?
Неожиданно в глазах Хартмана появилось понимание.
– Ну, конечно! – воскликнул он. – Провал не был случайным. Моего сына предали! Но кто?
Хартман пристально посмотрел на Раушера:
– Ты не мог. Ведь вы если и пересекались, то только там, у вас. Но ты его, конечно, не запомнил, а вот он тебя, да. Помнишь облаву, которую ты сам, видимо, и организовал? Вы стояли с Науйоксом около кабачка и наблюдали за происходящим. Тогда-то мой сын тебя и заприметил, и сообщил об этом мне. А ты, Николай Ежов, достойный ответ КГБ германской разведке: мой сын внутри КГБ, а сын Ежова внутри СД! И оба погибли. То, что ты пока жив, никакого значения не имеет. Ты покойник.
Хартман нервно рассмеялся:
– Интересно будет посмотреть на рожи этого напыщенного индюка Скорцени и этого придурка Науйокса, когда мой шеф Кальтенбруннер ткнёт их этими рожами в дерьмо! Стоп!.. Науйокс! Он ведь был тогда возле кабачка. Если мой сын его заметил, то и он мог заметить моего сына. Вот только зачем ему было делиться с кем-то – например, с тобой – этой информацией, если только он не… – Хартман аж застонал. – Проклятье! Как всё просто! Науйокс работает на вас, ведь так? Слушай, предлагаю честный обмен: ты мне сдаёшь Науйокса, а я просто пускаю тебе пулю в лоб, безо всяких коленных чашечек. Соглашайся, это выгодное предложение. Молчишь? – Хартман достал пистолет. – Тогда выбирай: с какой ноги начнём?
Раушер прикрыл глаза, готовясь испытать адскую боль, но выстрела не последовало. Открыв глаза, Раушер сразу заметил в Хартмане перемену. Рука с пистолетом опущена, а на лице какое-то странное выражение.
– Я передумал, – объявил Хартман – Палачей гестапо я всё одно по выдумке не переплюну, вот пусть они из тебя информацию и вытрясают, а заодно и из Науйокса. Санкцию и на его арест, я думаю, получить удастся. Как тебе такая перспектива? Вижу: рад. Ты вот что, побудь немного один, а я кое за кем схожу, не одному же мне тебя тащить? А чтобы тебе всякая глупость в голову не лезла, сделаю-ка я тебе укольчик…
Бросив использованный шприц на землю, Хартман повернулся и пошёл. Раушер ещё какое-то время смотрел ему в спину, потом обмяк.
К жизни его вернули удары ладонями по щекам, как бы издалека донёсся голос Хартмана:
– Ты жив? Жив! – это он сказал уже кому другому, потом добавил: – Берите его!
Почувствовав чьё-то прикосновение, Раушер открыл глаза. Приподнимая за плечи, над ним склонился Турани. Помутнённое сознание сыграло с Раушером злую шутку: он произнёс имя. Чуть слышно, но Хартману хватило. Он резко отскочил в сторону, одновременно вскидываю руку с пистолетом:
– Оставьте его и поднимите руки! Оба!
Тюрки, старый и молодой, опустив Раушера, медленно распрямились и подняли руки.
– Турани? – Хартман присмотрелся к старику. – Не может быть… – Он рассмеялся. – Не может быть, чтобы так везло. Сам легендарный Турани, которого и похоронить-то успели, а нет, вот он, стоит передо мной с поднятыми руками. Какой, однако, удачный сегодня день!
Эти слова были последними, которые Харман произнёс в этой жизни. Турани неожиданно метнулся в сторону, а потом последовали два выстрела подряд. Сначала на курок нажал Хартман, и тут же молодой тюрок из невесть откуда появившегося в руке оружия поразил его наповал.
Голова совсем прояснилась, и Раушер ухитрился сесть. Неподалёку лежал Хартман с дыркой во лбу, а с того места, куда метнулся Турани, послышался сдерживаемый стон.