Выбрать главу

— Да, взят… Генералом Мамонтовым. Степун вздохнул.

— Что это ты? А?

— Моя деревня под Козловом будет…

— Ну?

— Да вот боюсь я, как бы не грабили они, — казаки-то наши…

Вдоль окопчиков полз Филатов. Раздавал патроны.

— Меньше, братва, стреляй. Бери в плен, Манштейну товар доставляй…

Туман за окопами редел.

* * *

Над Снакостью — перед окопами — туман рассеялся только в полдень.

Опять — густо, цепь за цепью, — наступали матросы. Без перебежек, не ложась, шли они по открытой, плоской равнине. Нами был пристрелян каждый кустик, и ближе как на шестьсот шагов матросы подойти не могли. Но редела и наша окопавшаяся цепь.

Наблюдая за стрельбой своего взвода, я приподнялся из-за окопчика.

— Свечников, головы не прятать! — закричал я, заметив, что Свечников стреляет не целясь, уйдя с головою за бруствер и журавлем колодца выставив вверх винтовку.

— Свечников! Свечнико-ов!

Но Свечников еще глубже ушел под бруствер.

«Ну, я его!» Я вскочил и пошел к его окопчику.

— Ложись, ложись! — закричал мне прапорщик Морозов.

Но было уже поздно. Меня подбросило и с новой силой ударило о землю. Кажется, я вскрикнул.

Минуту я пролежал тихо, следя, как из правой ноги густым потоком струилась боль. Портянка в сапоге намокала. «Надо встать. Добьет…» Но встать я не мог — раненая нога вновь тянула к земле.

— …А ну, здоровой подсобите… Так!.. Здоровой ногой!..

Нартов волочил меня в кустарник… За кустарником поднял и, обняв за плечи, повел на перевязочный пункт.

Над бузиной около дороги метались воробьи. Тощая собака в канаве трепала какой-то длинный окровавленный бинт. С заборов сползало солнце.

Я прыгал на одной ноге, правым плечом навалившись на левое Нартова.

* * *

— Не страшно, господин прапорщик! — сказал фельдшер, наскоро сделав мне перевязку. — Ранение междукостное… Ну, трогай! — Он положил мне под голову мой надвое распоротый сапог и махнул рукой, подзывая следующую, еще не нагруженную подводу. Наша тронулась.

— Прощай, Нартов! Спасибо!

Некоторое время Нартов шел рядом с нами.

— Ну, иди в бой… С богом!..

Подвода пошла быстрее. Раненые застонали.

* * *

…Кажется, мы уже подъезжали к вокзалу. Глаза мои были закрыты. Палило солнце.

— Да говорят, не налезай! Пошла вон! — отгонял кого-то возница.

— Мне про генерала, служивые, узнать бы… про главного…

Я открыл глаза.

За подводой, перегнувшись к нам, шла черная от загара и пыли Олимпиада Ивановна…

ЭВАКОЗАБОТЫ

Поезд шел, раскачиваясь…

В Сумах наши три санитарные теплушки включили в состав пассажирского.

— Негодяи! К самому хвосту, — негодяи, — прицепили! Ну и трясет! ворчал раненный в плечо поручик Бронич. — И солому сменить ленятся… Эй, санитары!

— Господи! Бог ты мой!.. Го-спо-ди!.. — Молодой солдат-кавалерист, раненный в живот, шаркал по полу разжатыми ладонями. — Санитар, испить бы!.. Са-ни-тар!..

— Санитар, эй! — подхватил кто-то.

— Санитар!

— Сестра!

— Сволочи!..

В теплушке, кроме раненых, никого не было.

* * *

…Над крышей гремел ветер. Когда на каких-то маленьких станциях поезд останавливался, за черной щелью наших дверей гудели телеграфные провода. Но вот провода загудели с обеих сторон теплушки.

Мы приближались к Харькову.

В Харькове мы подъехали к пассажирскому вокзалу.

— Испить бы, о го-спо-ди, и-испить!..

— Вот подожди, разгружать будут.

Я подполз к тяжелой двери. Окровавленный и грязный солдат-марковец помог мне раздвинуть ее, и я выглянул на перрон.

Из соседних вагонов выходили пассажиры. Сейчас же за нашей дверью рыхлая, со всех сторон закругленная дама взасос целовала какую-то плоскую девицу в шляпке с васильками. Мимо них, потряхивая коробкой конфет, пробежал высокий седой мужчина в английском пальто нараспашку. Два толстяка в пенсне подзывали пальцами носильщика.

— Господа! Позовите врача. Господа, да послушайте!.. К теплушке никто не подошел.

— Э, вы там — с чемоданами! Тыловое сало!.. Наконец вагоны рвануло.

* * *

— Это же — это же — это же, черт — черт знает, что такое!.. Маневрируют!.. Ой, трясет!.. Доктор! Это же черт… ой, доктор!..

Поручик Бронич схватился за ключицы, качнулся вперед, но вагоны опять рвануло, и он повалился спиной на солому. Солдат-марковец стоял на коленях. Тоже раскачиваясь, пытался держать перевязанную руку на весу.

— А для ча страдать и маяться? Для ча это, коль они по справедливости не поступают?.. — ворчал он глухо. — Буржуев, как водится, повыпускали, а на разгрузку опосля только, мать их в тринадцать гробов чертову дюжину!