Кто-то у противоположной стены зажег свечу.
«Пойти побеседовать? Сна все равно нет».
Ступая босыми ногами по жидкой, холодной грязи, я пошел на свет.
На нарах, по-турецки поджав ноги, сидели подпоручик Сычевой и прапорщик Юдин, — первой роты. Они пили коньяк, — прямо стаканами. Глаза подпоручика были прищурены. В русой бороде путался свет свечи. Юдин, офицер послабее, был уже пьян. Он быстро шевелил губами, пытаясь поймать край стакана, но стакан в его руке качался и выплывал из-под губ. Юдин целовал воздух. Сердился.
— Добрый вечер, господа.
— Садитесь, прапорщик, пейте. Коньяк, скажу я вам! Три глотка, и с каблуков долой. Ей-богу!
Мне было холодно. «Согреться, что ли?» Я выпил залпом полстакана. Теплота потекла по телу. Дошла до пальцев застывших ног. Я сел на нары, пытаясь пальцами ног поднять с пола соломинку.
— А по какому случаю, господа, первая сегодня угощает?
— Без всякого. Вам всё по да по… «Попо» — по-немецки… Впрочем, вы и сами знаете, — ведь из немцев, кажется? А ну, налить?
Я отказался.
— Вот папиросу, если не промокли.
Подпоручик Сычевой вынул небольшой серебряный портсигар, и я заметил на нем след осекшейся пули.
— Здорово отскочила! Когда это? А?
— Если б раз, я бы не хвастался. — Подпоручик Сычевой гордо щелкнул о портсигар пальцем. — Кого молитва, а кого эта вот штука спасает… Верно, хоть и не убедительно!.. Мой талисман…
На потолок, сквозь открытые ворота барака, вползал желтый свет зари. Батальон еще спал.
«Отчего не подымают?» — я сел и потянулся за сапогами. Но на соломе, дырявыми пятками кверху, лежали одни носки.
— Дежурный!
— В четвертой роте за время дежурства происшествий никаких не случилось…
— Спал, сонное твое рыло? Где сапоги? Где, говорю, са-по-ги?
Дежурный тыкался под все нары. Перебирал грязные и порыжелые, протлевшие насквозь портянки. Даже разбудил почему-то одного из солдат, Степуна, самого порядочного и честного.
— Где сапоги господина прапорщика? Тот бессвязно замычал. Поднял голову и тупо заморгал глазами. Потом вновь упал на нары и захрапел.
— Ищи! Давай сапоги! Где сапоги?
Но в это время в барак вбежал связной батальонного:
— Подыма-ай!
— Четвертая рота, вставай! — закричал, отбегая от меня, дежурный.
— Третья, вставай! — подхватил дежурный соседней роты.
— Вторая…
— Пер-ва-я…
Было уже не до сапог.
Я стоял на правом фланге отделения, в толстых серых носках, из дыр которых торчали грязные пальцы.
— Ничего, господин прапорщик, — успокаивал меня фланговой, всегда веселый и находчивый Миша. — С первого убитого снимете. Я бы вам свои дал, да нога у меня, как у девочки, маленькая.
— Сми-р-на! Равнение — напра-во. Господа офицеры!
На дороге показался капитан Туркул, наш батальонный. Усмехаясь в густые черные усы, он браво сидел на коне, за которым, медленно переставляя кривые лапы, следовал его бульдог — разжиревшая в заду сука.
— Вот что, ребята, — сказал батальонный, придерживая лошадь. — Сегодня мы вновь наступаем. Уж вы постарайтесь. Чтоб им ни дна, ни покрышки красным!..
«Заметит или нет?» — думал я, косясь на полубосые ноги. Но капитан Туркул ничего не заметил.
— Ведите! — сказал он командирам рот. — По отделениям…
Полдень. Наша рота, рассыпанная в цепь, двигалась по полю. Мои ноги были в крови. Носки болтались рваными тряпками. Я шел прихрамывая.
Слева от нас двигалась третья рота. Справа — пятая. Очевидно, оба батальона шли в цепи. По всему полю были рассыпаны конные — связные и ординарцы. На горе перед нами, на расстоянии двух-трех верст, виднелся Богодухов. Очевидно, город когда-то был богомольным. В городе было много церквей. Самих церквей не было еще видно. Их белая окраска тонула в волнах голубого теплого воздуха, но круглые купола, точно шары, подвешенные под небо, ловили лучи солнца — сверкали и блестели…
Стрельбы не было.
Высоко в небе кружился ястреб. Суживал и суживал круги. Я запрокинул голову, наблюдая за его полетом. Вдруг голова быстро нырнула в плечи. Над ней пролетел сноп звенящих пуль.
— Цепь, стой! — скомандовал ротный.
Пули летели высоко. Поражения еще не было. Я чувствовал боль в ногах. Мне казалось, по ступням, повернутым к солнцу, сотнями бегают муравьи. Я повернулся с живота на бок, подогнул ближе к себе колени и лежал так, полуоткрытым с обеих сторон, перочинным ножиком. Потом достал носовой платок, плюнул и стал вытирать кровь между пальцами.