— Прицел десять! — в кулак, как в рупор, закричал командир роты.
— Десять! — повторил поручик Барабаш.
— Десять! — крикнул за ним я, бросая платок и вновь заряжая винтовку.
Позиция красных была обнаружена. Она тянулась за картофельным полем, вдоль узкой, заросшей травой канавки. Но и красные опустили прицел. Двоих из нашей роты ранило. Один уже уползал в тыл, быстро, как плавающая собака, перебирая руками. Дальше, в кустах картофеля, другой, обняв колени, качался, как «ванька-встанька», и высоко, по-бабьи кричал.
— Прицел восемь! — командовал ротный.
С новой силой заработали пулеметы. Над канавкой, где залегли красные, заплясала бурая пыль.
— Господин прапорщик! Сейчас, сейчас драпнут! — закричал Миша. — Ну и бьют пулеметчики!.. — Он выполз вперед и, приподнявшись на локтях, стал смотреть перед собой. Вдруг круто, по-кошачьи, выгнул спину, на минуту так, мостом, застыл и грузно рухнул. Его фуражка полетела на землю. Вот еще раз взлетела она в воздух. Козырек, отскочив, полетел в сторону. И снова, в третий раз, взлетела фуражка. Ну и черт!.. Здорово!.. Какой-то далекий пулемет играл ею, как мячиком.
«…Нога у Миши… Нет!.. Не подойдут…» — думал я, вновь пряча ступни от солнца. Потом вновь поднял голову.
Лежащих солдат я не видел. Видел лишь сапоги, каблуками ко мне, над ними — края фуражек.
…Соседняя 5-я рота далеко перебежала вперед. Потеряла с нами живую связь. Сейчас или поможет нам, открыв по участку красных фланговый огонь, или сама будет с фланга обстреляна. Тогда — беда!.. Но капитан Туркул уже подтянул правый фланг нашей роты.
— Бегут! Бегут! — закричал Нартов.
Мы вскочили и пошли, вскидывая в плечо винтовки.
Миша лежал, уткнувшись лицом в землю, скрючив под собой руки… Мимо!..
Уже и левый фланг серпом зашел вперед. Нужно ускорить шаг… Кажется, левый фланг даже тронул город.
— Цепь, бегом! Мы побежали.
— Ура! — кричала рота. — Ура-а-а! Я бежал, хромая и подпрыгивая. Споткнулся о брошенную на землю винтовку, упал…
— Ур-а-а-а! — гудело надо мной. Над головой мелькнула пара чьих-то сапог. Я опять вскочил.
— Четвертая, не отставай!.. Четвертая! — кричал капитан Иванов.
…Вот и канава. В ней — куча пустых гильз. Обоймы. Брошенный раненый корчился, как червь под лопатой.
Снять?..
Я схватил его за ноги, но он дико закричал, вскинув руки в небо. Я бросил его и вновь побежал. Последним в цепи…
Бежал, хромая.
Эти проклятые ноги!..
Под самым городом мы наконец замедлили шаг. На окраине остановились.
Горячий от солнца штык обжигал лицо и руки. Но я не подымал головы. Не отнимал рук от штыка. Стоял, прислонившись к винтовке, медленно подымая то одну, то другую ногу… Ноги горели.
На белых стенах халупы виднелись следы наших пуль — серо-зеленые пятна. Из них сыпалась сухая глина. Выше, в тени, под самыми крышами, расползались подтеки. Еще не подсохло. Окна халуп были забиты ставнями. Одно окно — убогого крайнего домика — было разбито. На подоконнике лежали черепки цветочного горшка и комочек сухой земли. Под окнами, корнями вверх, валялся сломанный кустик фуксии. Под забором возле канавы издыхала лошадь. Она лежала на спине, подняв кверху неподвижные ноги. Ноги торчали, как оглобли брошенной рядом подводы. Лишь одна нога, передняя, еще дергалась. Била копытом воздух. Дальше, в глубь улицы, под покосившимся фонарем, лежал убитый. На спине его, как горб, вздувалась гимнастерка.
«Вот, наконец обуюсь!» — подумал я.
Подошел.
Черт! Он был уже без сапог…
Вечером я пошел к штабу полка.
— Идите в комендантскую! — сказал мне адъютант.
На дворе комендантской команды лежали убитые. Плечом к плечу. Их было немного — человек пятнадцать. Миша, как и у меня в отделении, лежал на фланге. Его волосы были взъерошены. Одна прядь, черная от запекшейся крови, падала на лоб. Миша держал указательный палец кверху. Точно слушал что-то…
— Вот, прапорщик, пригоните себе обувь! — сказал мне адъютант.
…Ноги. Еще ноги. Много, много ног. В сапогах и без. Грязные, запыленные…
Я пытливо присматривался: которые сапоги на мою ногу?
Наконец подошел к одному из убитых. Лица его я не видел. Оно было прикрыто соломой. Я взял его за ногу. (Какая тяжелая нога!) Сапоги слезали туго. Нога уже остыла и в ступне не сгибалась.
— А ну, сильней! Сильнее! — подбадривал меня адъютант.