Я бы с радостью, бабуль, но моя нога...
Бабка вытянула шею и только сейчас обратила внимание на отставленную ногу, которая уже приобрела неестественный синий цвет, видимый даже сквозь грязь.
Взгляд её поменялся, а лицо тут же приобрело жестковатые черты.
— С такой ногой она бесполезна. Ковен не одобрит твой выбор, сестра, а лечить её никто денег не даст.
— Но всё равно кожа нежная, — не унималась та бабулька, что сидела справа от меня.
— С такой ногой, я бы не стала её и пробовать. Зря только яблоко скормила, дура!
Яблоко из бабкиной руки мгновенно испарилось, а сама она отодвинулась от меня так быстро, словно узнала, что я больна страшной и неизлечимо заразной болезнью.
Я же оторвала свой взгляд от её руки, где ещё секунду назад, в костлявых пальцах, было заключено такое вкусное и аппетитное яблоко, и посмотрела в её ясные добрые глаза, такие чистые и прозрачные, как слеза ребёнка.
— Пять сол, — проговорила бабуля, что сидела слева и указала кивком головы на огрызок, оставшийся от яблока.
— Не понимаю, бабушка!
— Что тебе не понятно, ребёнок? Ты съела моё яблоко, теперь ты должна за него заплатить.
— Но мне нечем, и вообще — это же вы сами мне его дали.
— Нет, ты посмотри какая наглая нежить пошла! — возмутилась одна из бабок, — она ещё и торгуется!
— Я не нежить, — во мне медленно стала подниматься злость, от самых ворот меня все вокруг начинают принимать за нежить, но я же хожу, говорю, и вроде даже осмысленными предложениями.
— Будущая нежить — пискнула бабка и отвернулась.
— Господин дознаватель, — визгляво протянула она, по направлению к проходящему мимо жандарму, — эта девка обманом забрала и съела моё яблоко, а теперь отказывается платить!
— Чего орёшь, старая? Не видишь, люди работают? — довольно грубо прервал её страж порядка, после чего нисколько не обращая внимания на её выкрики, схватил за предплечье и грубо потащил в комнату.
Оставшаяся бабка заохала, запричитала, после чего бодро вскочила, подхватила кривую клюку, взвалила на спину тяжеленную корзину и легко поскакала, как пятилетняя девочка, следом.
Минут пять из-за приоткрытой двери раздавались приглушённые разговоры, из которых удалось выяснить, что бабки уже далеко не раз были пойманы за то, что обносили чужие участки, но их каждый раз отпускали.
В этот раз они и вовсе умудрились нарвать яблок в Чёрном саду, и почти все из них уже распродали. Чем опасны яблоки, растущие в Чёрном лесу расслышать не получилось, тон наседающих на дознавателя старых кошёлок резко пошёл вверх, а затем, обе бабки, буквально вылетели наружу, и их никто не преследовал.
Прошло, наверное, около получаса, прежде чем меня вызвали в комнату к дознавателю.
Само собой, их вызовы закончились ничем, и явившемуся по мою душу жандарму ничего не осталось кроме как тащить меня на руках — с моей-то ногой.
Мужчина усадил меня на раскачивающийся деревянный стул, противно скрипнувший подо мной, зло посмотрел и, уходя, напоследок, громко хлопнул дверью
Сидящий за столом лопоухий карлик холодно взглянул на меня, скривился в брезгливой ухмылке, отчего его зелёноватое, покрытое рытвинами лицо, стало походить на лунную поверхность, которую зачем-то нарисовали посреди двух торчащих вертикально, длинных острых ушей.
— Кто такая?! Имя, род занятий?! — произнёс скороговоркой полурослик, показывая всем своим видом, что не ожидает от меня ничего хорошего.
— Меня зовут Зина. Зина Зябликова.
Его перо замелькало в руке со скоростью света, отчего стоячий воротник — полураспахнутого зелёного кафтана — задёргался как припадочный.
— Та-ак, Зина, За.. Зья.. Зиа.. Да, пфу на тебя, пока выговоришь. Ладно, так и запишу Зьябликова Зьина. Кто твои родители? Откуда ты?
— Я не помню! А так одна я!
— Одна?
Перо вновь забегало по бумаге, карлик что-то усердно записывал и проставлял в бланках.
— Сколько тебе полных лет, Зьина?
— Двадцать два, — поведала я, после чего рука с пером замерла, а на меня уставились два жёлтых глаза с прозрачной поволокой.
— Врёшь же! Мне, старшему дознавателю врёшь! Ты знаешь, что за это будет?