Он не забыл, как дрогнула рука
В тот самый миг.
О, было все не просто!
Свалял, видать, и вправду дурака —
Теперь себя корил за благородство.
. . . . . . . . . .
…Все получил— машину, должность, дачу.
Ну и земельный — на прирост! — надел.
И даже попытался наудачу
Сменить жену. Но и том не преуспел —
Иссякла сила у зерна, должно быть,
Или столкнулась с силою другой,
Которая — свидетельствовал опыт —
Связала их порукой круговой.
Два сапога, но пара. Так уж вышло,
Что здесь у них и в мелочах сошлось.
Недаром он как будто ночью слышал
Далекий голос: пропадете врозь!
Все получив, лишь изредка Евгений,
Не сожалея, думал перед сном,
Что, как ни кинь, не может быть двух мнений:
Ему, конечно, повезло с зерном.
Что истина? И сколько разных истин.
Которых нам понять не суждено,
А ведь живем и не конюшни чистим…
Хотя, как знать, когда бы не зерно,
Когда б не эта редкая удача…
Но что она? Живут и без чудес.
Вот у соседа, что напротив, дача,
Как ни смотри — не дача, а дворец.
На этом фоне кажется убогой
Всех зерен чудодейственная власть —
Или лежали где-то очень долго,
Иль кто-то поиспользовал их всласть.
К тому же подвела, видать, сноровка
(Ругнул себя за промах — век учись!):
Скопировал, но, видимо, неловко
Соседа замечательную жизнь.
Когда бы внес в мечты он коррективы.
Со знаньем психологии ловчил.
То вместо этой кооперативной
Бесплатную бы дачу получил.
Но виновато разве волшебство,
Коль человек не ведает, что хочет?
Не знал еще Евгений, что его
Тот червячок завистливый источит.
Что он отдаст последнее зерно.
Чтобы заснуть хотя бы, не терзаясь…
И, приглушая вспыхнувшую зависть
К соседу, он в сердцах закрыл окно.
Пусть истину откроет Ваня Заяц,
Коль вытащил он истины зерно!
* * *
А тот, другой, по школьной кличке Заяц,
Пришел домой и, разбудив жену,
С ней объяснялся до утра, пытаясь
Все рассказать: про странную луну.
С которой будто бы старик свалился.
Про зерна, что могущества полны…
И не понять нельзя его жены,
Сказавшей хмуро: «Спи, коли напился!»
— Да я не пьян! Меня же черт попутал!
Вот посмотри: они, зерно к зерну!
Но кто из нас, домой вернувшись утром.
Смог сказкой успокоить бы жену?
Жене, как видно, не до шуток было.
Такая ложь — удар из-за угла.
Вдруг показалось ей, что разлюбила.
По крайней мере видеть не могла.
И до чего же хрупкое творенье
Любовь людей. Как будто из стекла.
Булыжником ударит подозренье
И — вдребезги! И словно не была.
Предчувствие возможного крушенья
Вмиг отрезвило. Что уж тут скрывать!
Не до того — вымаливать прощенье —
Молиться в пору, к господу взывать,
Иль к знахарке кидаться за советом.
Искать ли Джуну у Кавказских гор,
Иль на Костянский сразу — в «Литгазету
На откровенный, личный разговор…
Его жена — милейшее созданье,
С характером, что сложен из пород
Таких, что можно угадать заране,
Как далеко тут трещина пойдет.
И он увидел; трещина огромна
И глубока — не разглядишь и дна…
И сразу вспомнил о волшебных зернах,
О тайной силе каждого зерна…
Необъяснимое, и вправду, чудо —
Любовь людей. Не знаешь никогда,
Когда придет к тебе она, откуда.
Когда покинет и уйдет куда?
. . . . . . . . . .
О как прекрасно было пробужденье, —
По лучшим создавалось образцам!
Не занимать тебе воображенья.
Читатель мой, ты все домыслишь сам.
Когда себя представишь в роли этой:
Ведь мой герой, растроганный до слез.
На счет любви, поэтами воспетой.
То волшебство восторженно отнес,
К достоинствам своей жены прибавив
Терпенья вызревающий кристалл…
Не будем спорить.
Тот, кто любит, вправе
Наращивать всемерно пьедестал
И возвышать любимую всемерно.
Пусть камень бросит тот, кто не любил!
Он счастлив был, и потому, наверно,
Он не зерно —
Жену благодарил.
Пусть вечно длится звездное мгновенье
Для тех, кто хочет бескорыстно жить,
Кто все богатства мира без сомненья
К ногам любимой может положить!
А дальше?
Дальше — жизнь путем привычным
Вновь потекла как бы сама собой!
Свой долг общественный с сугубо личным
Вновь совместил, как раньше, мой герой.
Он жил, как все, — о деле беспокоясь
И о семье: забот невпроворот.
Спешил домой с работы, как на поезд,
И на работу — как на самолет.
Не роль играл, а жил. Не мог иначе,
И потому, наверно, потому
Умел он слезы отличать от плача,
И люди шли за помощью к нему.
И вот однажды услыхал случайный
Застенный, приглушенный разговор —
Сотрудница своей делилась тайной,
Беду не ставя никому в укор:
«…Всем хороша, фигура — загляденье
И умница, и только вот лицо…
И дочь не дочь, а словно наважденье.
Смотреть боюсь — вдруг разревусь, и все.
А тут еще отец ударил спьяну…
Неужто мне так мучиться вовек?»
«Ты к Аверьянову сходи, к Ивану.
Он, говорят, душевный человек…»