Ю. Ф. Гаврюченков

   
РАБОТОРГОВЦЫ

   
Русь измочаленная

  
  
   Давайте нам оружия побольше, да так кулаков трахнем, чтобы, как говорится, душа из них вон.
   Фильм «Ленин в 1918 году»
  
  
   



    
Глава первая,

    
в которой появляется бард и развлекает путников за скудный ужин

   
   Сидящие у костра похватались за оружие, когда старый Щавель вскочил, целясь из лука в темноту
   — Не стреляйте! — голос с дороги был необычный, глубокий приятный баритон. — Я один.
   — Подойди, — приказал Щавель. — Держи руки на виду.
   Под ногами затрещали ветки. Идущий старался ступать шумно, чувствуя за собой «косяк». В отблеске пламени появился одутловатый мужчина, бородатый, рыхлый, с покатыми плечами, над которыми горбом высился необычного вида сидор.
   — Ты очень тихо шёл по дороге, — проворчал Михан. — Винись, дурак. Другорядь поймаешь стрелу.
   — У меня сапоги мягкие, — примирительным тоном оправдывался гость. — Мужики, я бард, иду в Новгород и могу развлечь вас балладой.
   — Присаживайся, четвёртым будешь, — Щавель опустил лук, убрал стрелу в колчан, сел, скрестив ноги, положил колчан на траву подле налуча, а лук поверх и замер, бесстрастно уставившись на пришельца. — Раздели с нами ужин и покажи своё кунг-фу.
   Жёлудь, его сын, на голову выше отца и шире в плечах, уложился не так споро. В сноровке молодца чувствовалась сила, но не было стремительности и ловкости, что прибывает с опытом и лишь к седым волосам.
   — Седай, незваный, — Михан опустился на бревно, пристроив палицу под рукой. Щит и оба дротика подтянул поближе, чтобы пришелец не мог до них достать.
   Бард распрягся. Длинный кожаный сидор хранил драгоценные гусли красивого янтарного дерева.
   — Тебя звать как? — спросил Михан.
   — Филипп, — Бард устроился между отцом и сыном, уложил гусли на колени.
   — «Солнышко лесное» только не вздумай петь, — предупредил Жёлудь. — От его Михана сразу пучит, а потом он начинает мощно пердеть и бегает по лесу кругами, роняя добро.
   — Не слушай его, он дурак, — возразил Михан.
   — Развлеки нас балладою, — смиренно, словно всю жизнь лил воду в сухой песок, обронил Щавель. При том молодые враз осеклись.
   Бард профессионально улыбнулся, тронул струны. Звук придал ему сил. Плечи распрямились, взгляд оторвался от котла, в котором булькало вечернее варево.
   — Я расскажу вам историю, достойную храбрых мужей, имеющую в себе мораль, полезную и молодым, и мудрым.
   — Про Конана? — спросил Жёлудь и замер с открытым ртом.
   — Песнь из эпоса о Плешивом Драконе, повелителе пчёл и пчелиных жилищ, силу которому давала река с именем женщины. Это история отважной девы-воительницы Фанни Каплан, сразившей Плешивого Дракона. Она вступила с ним в бой принародно и нанесла несмертельную рану. Деву схватили подручные Дракона и казнили, а тело сожгли. Плешивый Дракон удалился залечивать раны в страну Маленьких Гор. Он утратил могущество и власть, силы оставили его. Через несколько лет он испустил дух, тоскливо воя. Вот о чём я поведать хочу, о отважные! О храбрости девы, коварно ударившей в спину, но зрением слабой.
   — Валяй! — подзадорил Михан и запустил деревянную лжицу в котёл. Испробовал и кивнул спутникам. — Готово.
   Под песнь неслабо похавали, глотая разварную солонину почти не жуя. Каждый откушал треть, а барду заслали вяленого карася и пару печёных картофелин, уцелевших с обеда.
   Ночь Щавель провёл в дремоте вполглаза, обнимая ладонью костяную рукоятку ножа.
   Поднялись чуть свет. Завтракать собирались в пути. Бард никуда не торопился и развёл костёр.
   — Канайте с миром, — изысканно напутствовал деятель искусства. — Желаю счастливой дороги, воины. Хрен на вас и на ваши жилища!
   — И ты отсоси не нагибаясь, — пожелал ему Щавель.
  
  
   



    
Глава вторая,

    
в которой к отряду присоединяется целитель, лечащий солью, а все воины получают по заслугам своим экспириенс

   
   — Надо было отойти дальше от дороги, — сказал Жёлудь.
   — Шарятся по ночам черти всякие, — буркнул Михан. — Да всё равно бы огонь увидел.
   — Были бы разбойники, положили бы с трёх стрел. Мы у костра как на ладони, — разъяснил Щавель. — Они бы нас видели, а мы их нет.
   — Но ты же его услышал, — сказал Михан. — Ты и разбойников услыхал бы.
   — А если бы я спал?
   Малый полез за словом в карман. Непыльная, некузявая дорога змеилась промеж деревьев, и шлось по ней ни шатко ни валко.
   — Далеко до тракта? — шарил-шарил в кармане и наконец выудил он.
   — После обеда выйдём, — сказал Щавель.
   — А чего это бард ночью шёл, а, батя? — спросил Жёлудь.
   — Смотри, дурак-дурак, а умный, — вставил Михан.
   — А ты засранец.
   — Со свадьбы мог уходить, — помолчав, отозвался Щавель. — Свадьбу когда играют, гости пьют, а бард поёт. Когда уже все под стол упадут, бард ещё на ногах. Всю ночь невесту драит как палубу, а перед рассветом ноги в руки и даёт газу.
   — Догоняют?
   — Куда…
   — А на конях?
   — Да не, все пьяные и не спохватятся, скорее всего. А он день идёт, ночь идёт, днюет в чаще и опять уносит ноги. Никогда, парни, бардам не подавайте и не ешьте из одного котла, скоты они все.
   — Бать, а художники?
   — Художники нормальные, только не от мира сего.
   — А у нас были такие весёлые свадьбы? — поинтересовался Михан.
   — Были, — сказал Щавель.
   — У кого?
   — Меньше знаешь, крепче спишь. Сомнениями не мучаешься.
   — Съел, пердун? — не упустил случая Жёлудь.
   — Молчи, дурак, — Михан извернулся юлой. — А у кого, дядь Щавель?
   — Тебя ещё на свете не было… — Взгляд Щавеля враз сделался стылым, как ледяная вода, лучник уже к кому-то примеривался.
   Зажатая лесом дорога завернула, впереди показалась спина, полускрытая большим заплечным мешком. Человек остановился, обернулся, явно поджидая попутчиков. Был он невысок, кругл телом и лицом, гладко выбрит и носил плоскую шапочку, отороченную куньим мехом.
   — Желаю здравствовать, уважаемые, позвольте присоединиться к вам, — человек шагнул навстречу, подметая траву полами длинного дорожного плаща.
   — С какой целью, уважаемый? — сдержанно поинтересовался Щавель.
   — Вместе не страшно. У тракта грабят.
   — Нас не боишься, значит?
   — Лицо человеческое есть открытая книга.
   — Ты «лепила»?
   — Я исцеляю солями, — с достоинством ответил попутчик. — В мире науки меня знают как Альберта Калужского, который крепит жидкую воду медицинской теории в насыщенный раствор солью врачебной практики.
   Воины, не сговариваясь, пропустили представление мимо ушей.
   — Я Щавель, это Жёлудь, а вот этот молодец со щитом — Михан.
   — О, лесной народ из Ингрии, разрази меня ангедония!
   — Да, путь неблизкий, — согласился Михан.
   — Как такой почтенный человек оказался вдали от дорог? — перебил Щавель.
   — Я ходил в Старую Руссу за тремя солями, которые встречаются лишь в её минеральных источниках. Там попросили врачевать жену председателя в Подберезье, потом надо было лечить родовую горячку в Спасской Полисти, оттуда я ушёл бороться с засильем мракобесья в Селищи. Затем меня попросили вылечить зубы в Лесопосадке. Зубы я вылечил, но не только не заплатили, а до тракта не подбросили, порази их китайский анорак.
   — Конченый народец живёт в Лесопосадке, — кивнул Щавель.
   — Их даже разбойники не остановили, хотя я видел их как вас сейчас.
   — Где ты их видел?
   — За поворотом у съезда с тракта. Должно быть, стерегут тех, кто едет с ярмарки.
   — Ты помнишь эту дорогу?
   — Конечно, помню, — сказал Альберт. — Моя память крепче алмаза и рассчитана Создателем на вечность, не меньше.
   По вершинам деревьев задул ветер. Лес зашумел, на голову путникам посыпалась колючая животворная педерсия.
   — Думаю, нам стоит остановиться, — решил Щавель. — Поесть самим и покормить Хранителей.
   Для завтрака выбрали прогалинку между сосен, захавали по паре вяленых карасей, уделили внимание доктору. Потом охотники разошлись и укрылись за деревьями. Каждый достал из сидора мешок, из мешка мешочек, из мешочка мешочечек, а из мешочечка свёрточек. В руках у Щавеля оказался резной идол, тёмно-коричневый от помазаний. Ручки Хранителя были намечены на теле резцом как прижатые к телу, в левой руке был лук, в правой — пук стрел, что означало скорострельность. Идол Жёлудя был светлее (ведь парень и жил меньше отца), а стрела была одна, но длинная, что символизировало дальность. Хранитель Михана представлял собой корень в виде осьминога, и смысл концепта был доступен только его владельцу. Воины достали из мешка обломок кости, раскололи обухом ножа, выгребли жирный мозг и помазали идолов, шепча обращения. Просили, в общем-то, одного — удачи.
   Целитель терпеливо дожидался возле горки рыбьих голов и чешуи, снисходительно качая головой. Он не мог понять дикости лесных людей, отринувших несомненную силу Отца ради кратковременной поддержки ничтожных бесов, но был толерантен и сознавал целесообразность религиозной терпимости: ведь впереди ждали разбойники.
   На земле новгородского князя казнить имел право лишь князь. Путники не думали об этом. Парни не знали о законе, у Щавеля имелись свои соображения, а лекарь Альберт надеялся, что на оружных не нападут и всё как-нибудь обойдётся.
   За деревьями посветлело. Дорога сворачивала, впереди послышалось фырканье лошади и деловитый мужской гомон. Щавель поднял ладонь. Путники остановились. Так же молча изготовились. Лучники перевесили колчаны на левое бедро, Михан снял со спины щит, нацепил на руку, взял дротик. Воины бесшумно скользнули в подлесок, оставив Альберта Калужского стоять столбом и ждать милости судьбы.
   Из кустов было хорошо видно поляну возле обочины и людей, роющихся в телеге. Поодаль смиренно дрожал мужичок в одном исподнем.
   — Уйдём в лес? — негромко спросил Жёлудь.
   — Зачем? — отрешённо произнёс Щавель. — Нападём сами. Вы же молодые, идёте на войну. Тренируйтесь.
   — Их пятеро! — шепнул Михан.
   — Риск есть, — рассудил Щавель. — Ты будешь держать их на расстоянии десяти шагов от нас, не ближе. Вяжи их и сам под выстрел не подставляйся, не шныряй вбок без особой нужды.
   Он вложил стрелу в гнездо тетивы и поднял лук.
   Когда началось, не все деловитые мужики поняли, что их начали убивать. Трое повалились почти сразу. Щавель выстрелил дважды. Михан выломился из кустов и метнул дротик, пробив грудь дородному мужику в сизом кафтане, тут же взял наизготовку второй. Грабитель со стрелой в животе поднялся и побежал к нему на подгибающихся ногах. Михан прыгнул навстречу, жёстко ударил щитом в лицо, сбил наземь, заколол.
   — Давай, сынок, — приказал Щавель, — работай по людям.
   Последний ринулся на Михана и успел замахнуться секирой, когда стрела, пущенная Жёлудем, воткнулась в шею. Грабитель вырвал стрелу, сразу ударила толстая струя крови. Схватившись за горло, разбойник некоторое время стоял корчась, словно пытаясь удушить себя и при этом отчаянно борясь со своими руками, но жизнь ушла, и он рухнул. Михан с булавой караулил каждое его движение, готовясь размозжить череп, но добивать не потребовалось. Лучники вышли на поляну. Ограбленный крестьянин немедленно сел на корточки, закрыл голову руками.
   — Не дрожи, бедолага, — хохотнул Михан. — Мы-то тебя не тронем!
   Сочтя меру учения для первого раза достаточной, Щавель собственноручно дорезал тех, кто подавал признаки жизни. Лучники вытащили свои стрелы, обтёрли об одежду убитых. Жёлудь бережно приподнял голову разбойника, снял медальон и повесил на свою шею. Присмотревшись, взял нож. Запасным ножом обзавёлся и Михан. Взвесил в руке секиру, поколебавшись, отложил — длинна и тяжеловата. Щавель откинул полу сизого кафтана, сорвал мошну, прикинул, кивнул сам себе удовлетворённо.
   Взбодрённый молодецким пендалем Михана, лапотник вытащил из-под воза притаившуюся жену, взгромоздился на мешки и погнал на лесную дорогу. Он не чаял унести ноги и молился теперь своему деревянному богу, чтобы незнакомцы не передумали.
   — Пора вам причаститься, парни, — Щавель распорол рубаху на трупе вожака, сделал длинный разрез по пузу, вырвал кровоточащую печень.
   — Это как с медведем, дядь? — сглотнул Михан.
   — Вроде того, — Щавель зацепил большим пальцем край, дёрнул ножом, протянул Жёлудю. — Запори-ка чутка, пока тёпленькая.
   Жёлудь сунул в рот печёнку и принялся старательно жевать.
   — Теперь ты, Михан.
   Молодец принял свою долю, оглядел недоверчиво, проглотил ком.
   — Медведя же ел? — спросил Щавель, отрезая для себя оковалочек.
   — Я и медведя-то не очень, дядя Щавель.
   — Что ж отец не выучил тебя?
   — Как-то с младости не приемлю сырого… — замялся парень.
   — Ничего, привыкнешь, и я с вами заодно.
   Михан зажмурился, затолкал кусок в пасть и стал перемалывать его зубами.
   — Нет ничего лучше вражеской печёнки после боя, она сил прибавляет. Чувствуете, парни, как сил прибавилось?
   — Чувствую, — улыбнулся Жёлудь.
   Михан проглотил и молча кивнул.
   Щавель спорол второй кус, когда на поляну вышел Альберт.
   «Проклятые Отцом Небесным дикари! — от увиденного целителя едва не вывернуло. — И эти оказались людоедами!» Лекарь поспешно очертил напротив сердца святой обережный круг.
   — Вот твои разбойники, — небрежно мотнул башкой на распростёртые тела Михан.
   — Не-ет, — затряс головой Альберт Калужский. — Это княжеские мытари.
  
  
   



    
Глава третья,

    
в которой ватага наконец-то встречается с разбойниками и вступает в Великий Новгород

   
   — На нём же форма была!
   — Кто её знает, эту форму, — ответствовал Щавель. — Кафтан только на одном надет, а по виду все они разбойники типичные. Да и не был я в Новгороде лет -дцать.
   — Узнают… ведь повесят!
   — Ну ты же не скажешь, — Щавель некоторое время шёл молча, а потом покосился на лекаря. — Или расскажешь?
   — Нет! Нет! Что вы! — замахал руками Альберт Калужский. Вокруг был тёмный лес, а дорога всё не кончалась и не кончалась.
   Весомая мытарская мошна пояс не тянула. «На базаре лук Жёлудю куплю, — тешился Щавель, — у нас-то хороших луков не делают. Тугой лонгбоу килограммов на тридцать пять и стрел к нему навощённых, пусть радуется парень, заслужил нынче. Тетив куплю про запас. А если будет, и катушку драконового волоса. Должны же в Новгород привозить из Швеции, да из Греции. В Греции всё есть». Под такие думки шагалось легко, а время летело