Питер Акройд
Чарли Чаплин
Peter Ackroyd
CHARLIE CHAPLIN
Перевод с английского Ю. Гольдберга
Дизайн обложки В. Матвеевой
© Peter Ackroyd, 2014
© Гольдберг Ю., перевод на русский язык, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014 КоЛибри®
1. Детство в Лондоне
Добро пожаловать в мир Южного Лондона в последнее десятилетие XIX века! Правда, он жалкий и убогий, с маленькими и, как правило, грязными магазинчиками… В нем нет величия и энергии главной части города на другом берегу Темзы. Жизнь здесь течет медленнее. По свидетельствам современников, в конце XIX и начале XX столетия это был особый район, который вряд ли кто-либо назвал гостеприимным. Южный Лондон был словно отрезан от жизни всей остальной столицы, и именно этим объясняется атмосфера усталости и оцепенения, которая на неподготовленного человека могла произвести тяжелое впечатление. Здесь располагались мелкие, отравляющие воздух мастерские – шляпные и кожевенные. Многочисленные фабрики выпускали печенье, джем и пикули – мелкие маринованные овощи, подаваемые как гарнир или закуска. Небольшие заводики по производству клея соседствовали со складами пиломатериалов и скотобойнями. Воздух был зловонным – пахло уксусом, собачьими экскрементами, дымом, дешевым пивом. Это был характерный запах бедности… В конце XIX века Кеннингтон – район, где был первый дом Чарльза Чаплина, – имел все основания называться трущобным.
Районы к югу от реки на протяжении столетий были местом развлечений сомнительного характера. В XIX веке эта традиция продолжилась публичными домами, питейными заведениями и салонами мюзик-холла, где за плату за вход или за более высокие цены в баре проходили выступления с танцами и пением. Один из первых мюзик-холлов – Winchester – открылся в 1840 году именно в Южном Лондоне. Через восемь лет появился Surrey. Два самых больших мюзик-холла, Canterbury и Gattis-in-the-Road, располагались вдоль Вестминстер-бридж-роуд, а маленькие можно было найти повсюду. Воскресным утром артисты мюзик-холлов собирались в пабах White Horse, Queen’s Head, Horns или Tankard (юный Чаплин их хорошо знал). Антрепренеры предпочитали Lambeth.
Южный Лондон был отделен от остальной части столицы, поэтому тут сформировалась особая атмосфера общности. Эта часть города была перенаселена, и женщины, а также дети много времени проводили на улицах рядом со своими жилищами. Они сидели на стульях у дверей или высовывались из окон, опираясь на подоконники. Их настоящим домом была улица, а не квартира: домохозяйки судачили друг с другом, дети играли. Одним из этих детей был Чарльз Чаплин. «Они мне родные, эти кокни, – писал он в 1933 году в журнальной статье. – Я один из них». Южный Лондон навсегда останется источником и средоточием его вдохновения.
Происхождение Чарльза Чаплина так и осталось загадкой. Не было найдено ни свидетельства о его рождении, ни записи о крещении. Однажды он специально приехал в Сомерсет-хаус[1], пытаясь отыскать документ о своем рождении, но там ничего не было. Он искал себя и тут, и там – везде, но нигде не находил. Он появился словно из ниоткуда. Не меньшая загадка и место его рождения. Сам Чаплин считал, что родился на Ист-лейн рядом с Уолворт-роуд. Эта узкая улица называлась Ист-стрит, но местные жители называли ее Ист-лейн. В воскресенье утром тут шумел оживленный рынок – толпились лоточники, торгующие овощами и фруктами, старьевщики и разъездные продавцы. Возможно, Чаплин появился на свет именно на Ист-лейн, а может, и нет. Тут есть еще один нюанс, намного более важный. Чаплин признавался, что не знает точно, кто его биологический отец. Тем не менее он был Чарльз Чаплин-младший. Когда родился Чарли, его мать Ханна (по сцене Лили Харлей) была замужем за Чарльзом Спенсером Чаплином-старшим. И все-таки Чарли говорил друзьям, в частности своему ассистенту Эдди Сазерленду: «Я не знаю, кто на самом деле был моим отцом…» Вполне возможно, что Чаплин был, как тогда выражались, дитя любви.
С личностью его матери вопросов нет. В середине апреля 1889 года в восемь часов вечера Ханна Чаплин родила мальчика. Соответствующее объявление появилось в театральной газете The Magnet. «15-го числа супруга мистера Чарльза Чаплина родила чудесного мальчика. Мать и сын чувствуют себя хорошо». The Magnet ошиблась на один день: чудесный мальчик родился 16 апреля.
Семья Ханны, Хиллы, была, как сказали бы сейчас, проблемной. Многие ее члены, жившие в окрестностях Ист-стрит, считались беспутными. Тяготы нищенского существования наложили на некоторых свой отпечаток, плюс по женской линии в семье передавалось безумие. Ханна взяла себе псевдоним Лили Харлей и в начале 1884 года вышла на подмостки в качестве певицы. Она добилась определенного успеха, но затем ее сценическая карьера пошла на спад.
Нет никаких сомнений, что мать Чарли познакомилась с мистером Чаплином, когда тот снимал комнату у семьи Хилл в Уолворте, на Брэндон-стрит. Ханне исполнилось 19 лет, и она была беременна. Как говорила сама Ханна, она тайно бежала в Южную Африку с богатым букмекером по имени Сидни Хоукс, но была вынуждена вернуться. Результатом этого бегства стал мальчик, которого тоже назвали Сидни. Как бы то ни было, в июне 1885 года Чарльз Чаплин женился на мисс Хилл и дал ее сыну свою фамилию. Второй сын Ханны тоже получил одинаковое с отцом имя.
Через год после рождения Чарли мистер Чаплин ушел от Ханны. Скорее всего, причиной была неверность жены. Он догадывался или подозревал, что ребенок не его. Впоследствии Чаплин признавался, что у его матери было много любовных интрижек. Кроме того, бедность и отчаяние вполне могли толкнуть ее на панель. В книге «Моя биография» (My Autobiography) Чаплин говорит: «Судить о морали нашей семьи по общепринятым нормам было бы так же неостроумно, как совать термометр в кипяток». В фильмах, которые он снимет, среди персонажей постоянно будут встречаться проститутки…
Это сложная и запутанная история, хотя и не такая уж необычная в рабочем районе, где мужья часто расставались с женами, а женщинам частенько приходилось торговать собой, чтобы прокормить детей. В то, что семейные узы оказались некрепкими, свой вклад внесло и пьянство. Чаплин-старший стал пить.
Первое официально задокументированное появление Чарльза Чаплина-старшего на сцене состоялось в 1887 году. Его изображение в цилиндре и фраке можно увидеть на обложке к нотам песни «Дружба, которую не разрушит время» (Pals Time Cannot Alter). Чаплин-старший с успехом исполнял такие песни, как «Да, парни?» (Eh, Boys?), «Церковные колокола» (As the Church Bells Chime) и «Все отлично!» (Oui! Tray Bong!). Он обладал приятным баритоном и непринужденно держался на сцене, изображал щеголя, прожигателя жизни, обходительные манеры которого соответствовали элегантным визитке, галстуку и головному убору. Говорили и о любви к благородным напиткам, в частности к шампанскому, но от алкоголизма это не спасло.
Часто – и повсеместно! – высказывались предположения, что в жилах Чаплина течет еврейская кровь. Сам он это отрицал, но были случаи, когда он намекал на свое еврейское происхождение или по крайней мере не исключал его. А поскольку точно не известно, кто на самом деле был его отцом, это оставляло место для разного рода спекуляций. Тем не менее можно достаточно уверенно утверждать, что в роду Чарли Чаплина имелись цыгане. Он не раз говорил, что бабушка его матери была наполовину цыганкой. В письме, которое было обнаружено после его смерти, упоминается о том, что он родился в цыганском таборе в Сметвике в окрестностях Бирмингема, а поскольку отправителя звали Джек Хилл, в этой истории вполне могла быть доля истины.
Друзья Чаплина считали, что его мать – цыганка, и говорили, что сам он немного знал английский вариант цыганского языка, в частности, свободно владел жаргоном цыган. Старший сын Чаплина, Чарльз-младший, в своих мемуарах писал: «…Отец всегда необыкновенно гордился этой буйной цыганской кровью», – другой его сын, Сидни, на склоне лет женился на цыганке.
Ханна и двое ее маленьких сыновей недолго прожили на Ист-стрит. Записи о регистрации учащихся школы, в которую ходил Сидни, свидетельствуют, что семья часто меняла адрес, хотя и в пределах одного района. Переезды продолжались все детство Чарли. Когда ему было два или три года, у Ханны появился новый любовник. На этот раз ее избранником стал Лео Драйден, популярный актер варьете. Он сочинял патриотические песни, восхваляющие страну и королеву. Одну из самых известных его баллад, «Мечта шахтера о доме» (The Miner’s Dream of Home), исполняют до сих пор. Лео хорошо зарабатывал. Вероятно, благодаря этому Ханна с детьми перебрались с шумной и перенаселенной Ист-стрит на относительно тихий и благополучный Уэст-сквер. Районы разделяло всего полмили, но впечатление было такое, что они переехали в другую страну.
В семье появилась горничная. Чаплин всю жизнь помнил воскресные прогулки по Кеннингтон-роуд. На нем был бархатный костюмчик синего цвета и синие, в тон, перчатки. Он вспоминал Вестминстер-бридж-роуд с фруктовыми лавками, пабами и мюзик-холлами, вспоминал, как сидел на втором этаже конки и тянул вверх руки, чтобы дотронуться до веток витекса – цветущего древовидного кустарника, которым была обсажена улица. Эти мгновения чистой радости остались с ним навсегда. Он также вспоминал запах только что сбрызнутых водой роз, которые продавала цветочница на углу Вестминстер-бридж. В его фильмах цветы часто служили символом хрупкости бытия или обреченной любви.
Эти картины совсем не похожи на суровую действительность раннего детства, прошедшего в Южном Лондоне. Тем не менее они не выдуманы, и эти воспоминания свидетельствуют о первых всплесках воображения Чаплина. Совершенно ясно, что речь идет о коротком периоде – два или три года, – когда семья не пребывала в бедности. Вероятно, это важное обстоятельство, поскольку герой Чаплина на экране, Бродяга, производит впечатление человека, который в прошлом жил значительно лучше.
В этот счастливый период Ханна Чаплин родила от Лео ребенка, опять мальчика. Уилер Драйден появился на свет в конце августа 1892-го, а весной следующего года отношения Ханны и Лео подошли к концу. Драйден оставил ее, а сына забрал с собой. Драйден считал Ханну плохой матерью. Именно тогда начались все ее несчастья. Несколькими неделями раньше мать Ханны, Мэри Энн Хилл, поместили в психиатрическую больницу. Врачи диагностировали у нее «бессвязность мысли».
Ханне, на попечении которой было двое сыновей, пришлось самой заботиться о себе – семья не могла оказать ей никакой поддержки. Неизвестно, на что она жила. Вполне возможно, нашла себе нового любовника… Или нескольких…
Впоследствии Чаплин в книге «Моя биография» упоминал о том, что в 1894 году его мать получила ангажемент певицы в театре Canteen в Олдершоте. Аудитория там состояла в основном из солдат, грубых и шумных. Во время одного из выступлений у Ханны сорвался голос, и ее освистали, заставив уйти со сцены. Тогда директор Canteen вывел на сцену маленького Чарльза. Мальчик спел какую-то популярную песенку. Зрители стали бросать монетки, и Чарли прервался, чтобы поднять их. Это рассмешило публику. Собрав деньги, мальчик снова запел, подражая тем, кого слышал раньше. В какой-то момент он даже сымитировал сорванный голос матери. Ханну, которая еще раз появилась перед зрителями, чтобы увести сына, встретили аплодисментами. Чаплин писал, что голос у матери так и не восстановился, хотя ей еще один раз удалось получить ангажемент в Hatcham Liberal Club. Ее представляли как мисс Лили Чаплин, певицу и танцовщицу.
Эта любопытная история вполне может быть правдой, хотя среди многочисленных объявлений о спектаклях мюзик-холлов, публиковавшихся в газете The Era, упоминания о представлении в Canteen нет. Чаплин рассказывал и другой вариант этой байки: на сцену его вытащил отец, а причиной провала матери был не кратковременный ларингит, а то, что она стала заглядывать в бутылку. Не стоит слишком строго судить Чаплина, утверждая, что он лгал о своем детстве, – Чарли просто придумывал разные истории из прошлого, в зависимости от своего настроения и обстоятельств, в которых он эти истории рассказывал. По официальной версии, Чаплин был защитником и даже спасителем матери – эту роль в отношении молодых женщин брал на себя и Бродяга в его фильмах.
Ханна Чаплин, по всей видимости, продолжала навещать антрепренеров, и на какое-то время ей удалось устроиться танцовщицей в балет Кэтти Ланнер в театре Empire на Лестер-сквер – одном из самых оживленных и популярных мест английской столицы. Другая артистка из Empire вспоминала, как маленький Чарли останавливался за боковыми декорациями и тихонько пел ее партию на полстрочки впереди… «Чем сильнее я хмурилась, глядя на него, тем шире он улыбался», – говорила она. Эта женщина также рассказывала, что уже тогда у Чарли был превосходный музыкальный слух и он запоминал почти все, что она пела. Директор начальной школы на Виктори-плейс в Уолворте, которую недолго посещал Чаплин, вспоминал о мальчике так: «У него были большие глаза, копна черных вьющихся волос и красивые руки… Он был очень милым и застенчивым».
Как бы то ни было, артистическая карьера Ханны Чаплин закончилась. Она подрабатывала швеей, чинила старую одежду, но это был тяжелый и низкооплачиваемый труд. За поддержкой и утешением Ханна обратилась к Господу. В 1895 году она стала прихожанкой церкви Христа на Вестминстер-бридж-роуд, записавшись так: «Актриса, которая живет отдельно от мужа». Дополнительным заработком было шитье одежды для членов общины, однако физическое напряжение подточило ее здоровье.
29 июня 1895 года Ханну поместили в Ламбетскую больницу, где она пробыла месяц. Мать Чарли страдала от сильнейшего стресса, который, по всей видимости, проявлялся в виде мигреней. Ее старшего сына Сидни отправили в местный работный дом, но через какое-то время перевели в школу для бедных в Вест-Нортвуде. Чарли взял к себе родственник бабушки по отцовской линии, Джон Джордж Ходжес, живший в том же районе.
В начале весны 1896 года мальчики снова стали жить с матерью, но их адрес неизвестен. Они переезжали из одной дешевой съемной комнаты в другую и за три месяца сменили шесть разных чердаков и подвалов. У Чаплина сохранились в основном грустные воспоминания об этом периоде жизни. Сидни вырос из своего пальто, и Ханна смастерила ему новое из своего бархатного жакета. Ему также приходилось носить старые материны ботинки, с которых спилили высокие каблуки. Мальчики воровали еду у уличных лоточников. Семья жила на благотворительные пожертвования прихожан – «посылки для бедных». Они посещали бесплатные столовые при церкви. В детстве Чаплин ни разу не пробовал сливочное масло и сливки, а став взрослым и очень хорошо обеспеченным человеком, ел их жадно, иногда просто не мог остановиться. Джон Даблдэй, автор памятника Чаплину, установленного в 1981 году на Лестер-сквер, напротив кинотеатра Odeon, говорил, что у Чарли была плохо развитая грудная клетка недоедающего ребенка. Кстати, похожий памятник этого же скульптора, изображающий Чаплина в образе Бродяги, который и сделал его знаменитым, установлен на берегу Женевского озера.
Безусловно, были и счастливые моменты. Как-то маленький Чарли заработал несколько пенсов, танцуя у дверей пабов под доносившиеся оттуда звуки аккордеона. Однажды Сидни, продававший газеты, нашел в автобусе кошелек с золотыми монетами. Впрочем, не исключено, что он его вовсе не нашел… На эти деньги вся семья отправилась в Саутенд, где Чаплин впервые увидел море. Раньше они купались только в кеннингтонских банях, когда могли себе это позволить. Мать водила мальчиков на представления с волшебным фонарем в Baxter Hall, где вход стоил пенни. Ханна, когда была здорова и в хорошем настроении, развлекала детей тем, что копировала выражения лиц и движения проходящих по улице людей. Возможно, именно от нее младший сын унаследовал этот талант.
В очерке для журнала Photoplay, написанном в 1915 году, Чаплин утверждал: «…мать была самой удивительной женщиной из всех, которых я знал. Помню, какой она была очаровательной и хорошо воспитанной. Она бегло говорила на четырех языках и получила хорошее образование… Я никогда не встречал такой утонченной женщины, как моя мать». Конечно, скорее всего он переоценивал ее таланты и достоинства. Один из соседей вспоминал: «Он думал, что из живших на земле людей нет никого, кто сравнился бы с его матерью. Парень считал ее лучшей актрисой в мире, потрясающей леди, своим идеалом». Она же называла младшего сына «король». Скорее всего, подобная любовь обречена на разочарование.
Вскоре матери и сыну суждено было расстаться. Весной 1896 года швейную машинку Ханны пришлось вернуть из-за невозможности вносить арендную плату, и она уже не могла заниматься прежним ремеслом. Ханна снова заболела и попала в больницу. Выхода не было… Детей пришлось отдать в работный дом – место, которого больше всего боялись бедняки. «Ты попадешь в работный дом!» – это было самое страшное предупреждение. В мае того же года мальчики оказались в Сатеркском работном доме – судя по записи в книге регистрации «по причине отсутствия отца, а также нищеты и болезни матери». Можно представить себе их растерянность… Тем не менее в той же статье в Photoplay Чаплин заявлял: «Англичане очень боятся работного дома, но я не помню никаких особенных ужасов». Больше всего ему запомнилось, как он потихоньку выбирался из здания, гулял и воображал себя очень богатым и знатным человеком… «Я был мечтателем и фантазером. Я всегда представлял себя кем-то другим…»
Дети пробыли в работном доме около трех недель, пока Ламбетский опекунский совет разыскивал их предполагаемого отца, Чарльза Чаплина-старшего. В конечном счете его нашли. Представ перед опекунским советом, он согласился забрать Чарльза, но не Сидни – на том основании, что старший мальчик несомненно незаконнорожденный. Члены совета придерживались мнения, что братьям будет лучше вместе, и Чаплин согласился платить 15 шиллингов в неделю на содержание детей в Хэнуэллском приюте для сирот и бедных детей. Там их все-таки разлучили – 11-летнего Сидни отправили в отделение для старших, а 7-летнего Чарльза к малышам. Впоследствии он сказал кому-то из журналистов: «Мое детство закончилось в возрасте семи лет. Маленькие обитатели приюта строем ходили из класса в класс и из спальни в столовую». Чаплину присвоили номер 151. Конечно, в бытовом плане детям там жилось гораздо лучше, чем их сверстникам на улицах или в трущобах. Им выдавали теплую одежду, прочные ботинки, кормили просто, но сытно.
Для маленького Чарльза приют стал местом, где он страдал и часто чувствовал себя униженным. Впоследствии он называл проведенное там время своим тюремным заключением. Его разлучили с матерью и братом – Сидни отправили на учебное судно военно-морского флота. Во всем мире у него больше никого не было. Маленький, беспомощный, лишенный надежды… Возможно, он подглядывал за девочкой в замочную скважину. Возможно, он устроил пожар в туалете. Говорят разное… Но независимо от преступления наказание было известно заранее: мальчик получал один или два удара розгами. Однажды он занемог, и ему прописали слабительное, следствием чего стала замаранная постель. Два дня спустя его лишили апельсина и леденцов, которые детям раздавали на Рождество… Однако, несмотря на все страдания, это был единственный период в жизни Чаплина, когда он получал формальное образование. Чарльз научился писать свое имя, а также читать по слогам.
Ханна не навещала его почти год. По всей видимости, мальчик думал, что его предали. Когда наконец летом 1897 года мать приехала к нему, маленький Чаплин испытал ужас и унижение. Своему близкому другу Гарри Крокеру он признался, что мать вызвала у него мучительную неловкость. Возможно, Ханна несла на себе печать безумия, которое передавалось в семье из поколения в поколение. Чаплин рассказывал Крокеру, что она почему-то пришла с масленкой в руках. «Зачем ты это принесла, мама? – спросил он. – Зачем ты вообще пришла? Они все тебя увидят. Они все тебя увидят!» В книге «Моя биография» Чаплин рассказывает совсем другую историю – свежая, благоухающая красавица пришла навестить своего одинокого ребенка. Где правда?
В одном из ранних фильмов Чаплина есть сцена, в которой пожилая женщина тащится вверх по лестнице с ведром воды. На четвертом или пятом этаже неожиданно открывается дверь, и мужчина бьет ее по лицу. «О! – в ужасе вскрикивает он, увидев незнакомку. – Я думал, вы моя мать!» – «У вас есть мать?» – спрашивает женщина. «Да, – плача, отвечает он. – У меня есть мать». Смешного тут мало…
Чаплин никогда до конца не верил женщинам. Он боялся утраты и одиночества, равнодушия и душевных травм, а малейшая провокация вызывала у него приступы ревности. С любовницами он был подозрительным, неуступчивым и сердитым.
Выжить в Хэнуэлле ему помогло то, что он сделал себя неуязвимым. «Даже когда я был в приюте… – рассказывал Чаплин впоследствии старшему сыну, – даже тогда я считал себя величайшим актером в мире. Я должен был ощущать власть, которую дает абсолютная уверенность в себе. Без нее ты обречен на поражение». Эта неуязвимость станет характерной чертой его экранного персонажа. Бродяга всегда остается невозмутимым. И непобедимым. Он оправляется от неудачи и с небрежным достоинством уходит прочь. В этом он проявляет неукротимую энергию и упорство. И редко становится объектом жалости.
Таким образом, в жизни мальчика мы можем увидеть истоки будущего экранного персонажа, Бродяги. В первых картинах Чарли он зачастую бывает злым, жестоким, хочет любой ценой взять реванш, особенно в отношении власть имущих. Ему очень нужны еда и чувство безопасности. Он отчаянно ищет любви, но нигде ее не находит. У него нет ни семьи, ни дома. Он научился справляться с превратностями судьбы, изображая безразличие. Большинство более поздних фильмов Чаплина также связано с искусством выживания в этом враждебном или безразличном мире…
18 января 1898 года Чаплин, которому было 8 лет, покинул Хэну-элл и вернулся к матери. Два дня спустя домой с учебного судна Exmouth приехал Сидни. Семья снова была вместе. Как они тогда жили, неизвестно. Возможно, именно этот период вспоминал Чаплин, когда сказал своей любовнице Мэй Ривз, что каждые четыре недели их выгоняли из дома, потому что они не могли платить арендную плату. Каждый раз им приходилось собирать вещи и тащить на себе матрасы и стулья на новую квартиру. Во время одного из ностальгических визитов Чаплина в район своего детства они с Мэй гуляли в Кеннингтоне. Он показал ей обшарпанный продуктовый магазин: «Как я радовался, когда можно было прибежать сюда и купить что-нибудь на два пенса! – Затем он указал ей на навес: – Я часто ночевал здесь, когда нас выгоняли из квартиры. Хотя предпочитал спать на лавочке в парке».
Вероятно, водворение в Ламбетский работный дом – 22 июля – было неизбежным. У семьи не получалось выжить в большом мире. Через неделю мальчиков перевели в приют Вест-Норвуд, в котором Сидни уже один раз побывал. Затем произошло нечто странное. 12 августа Ханна Чаплин смогла убедить администрацию, что она здорова и ей можно доверить детей. Мальчиков отпустили из приюта на ее попечение. Мать с сыновьями провели целый день в Кеннингтонском парке, где лакомились вишнями и играли в мяч, сделанный из скомканной газеты. Это была краткая иллюзия благополучия, побег от окружавшей их реальности. В конце дня Ханна весело сказала, что пора пить чай. Она имела в виду чай в Ламбетском работном доме, куда они и явились, вызвав неудовольствие администрации, которой заново пришлось заполнять документы. Три дня спустя мальчиков вернули в приют Вест-Норвуд. Жестокий мир снова обступил их со всех сторон… Став взрослым, Чаплин говорил, что пребывание в любом сквере всегда вызывает у него грусть. В 1932 году в журнальной статье он писал о том, какое гнетущее впечатление производит на него Кеннингтонский парк.
В начале сентября Ханну Чаплин привезли из работного дома в Ламбетскую больницу. Все ее тело было покрыто гематомами. Кроме того, врачи предположили, что она больна сифилисом – в третьей стадии эта болезнь может поражать мозг. Правда, впоследствии диагноз не подтвердился. Через девять дней Ханну снова перевели, на этот раз в психиатрическую лечебницу Кейн-хилл в Саррее. Тамошние специалисты описывают ее поведение так: «Ведет себя очень странно – то кричит и ругается, то чрезвычайно ласкова. Неоднократно помещалась в палату с обитыми войлоком стенами вследствие внезапных вспышек агрессии – швыряла кружку в других пациентов. Кричит, поет, бессвязно разговаривает. Сегодня утром жалуется на голову, пребывает в подавленном состоянии, плачет – плохо соображает и не может предоставить достоверную информацию». Ханна спрашивала врачей, не умирает ли она. Говорила им, что послана на землю с небес. Затем заявила, что хочет покинуть этот мир.
В Вест-Норвуд приехали две медсестры, чтобы сообщить мальчикам о состоянии матери. Сидни доиграл футбольный матч, а потом заплакал. Чарльз не плакал, но стал винить мать в том, что она его предала. На самом деле Ханну поразило наследственное безумие.
Теперь ответственность за двух мальчиков должен был нести Чарльз Чаплин-старший. Сидни и Чарли посадили в фургон, принадлежавший Ламбетскому работному дому, куда их вновь перевели, и привезли на Кеннингтон-роуд, 287, где мистер Чаплин жил со своей любовницей Луизой, которая совсем не обрадовалась появлению нежеланных детей. Довольно часто, будучи в подпитии, она горько жаловалась, какие неудобства ей причиняет присутствие мальчиков. Особенно Луиза невзлюбила Сидни, который, впрочем, избегал ее, – его не было в доме с раннего утра до полуночи.
Карьера Чаплина-старшего близилась к закату. Популярность его падала, и по мере того, как число ангажементов уменьшалось, он все чаще утешал себя выпивкой. В те вечера, когда мистер Чаплин выступал, он мог быть милым и оживленным, а перед выходом из дома на концерт непременно выпивал стакан портвейна с шестью сырыми яйцами – по его словам, для голоса. Довольно часто Чаплин-старший весь день и вечер переходил из одного паба в другой – в районе им счету не было – и пытался утопить в спиртном свою тревогу и отчаяние. Младший сын все это видел – в будущем умение изображать пьяного принесет Чарли славу.
Такое времяпрепровождение Чаплина-старшего сильно раздражало Луизу, которая срывала зло на мальчиках. Как-то раз в субботу утром Чарльз вернулся домой из школы и обнаружил, что в квартире никого нет и есть совсем нечего. Он ждал, но никто так и не пришел. Отчаявшись, мальчик до самого вечера слонялся по окрестным рынкам. Денег у него не было. Чарли бродил по улицам до темноты, потом вернулся на Кеннингтон-парк-роуд, но свет в квартире не горел. Пройдя несколько ярдов до Кеннингтон-кросс, он сел на обочину тротуара и стал ждать. У двери паба White Hart два музыканта, один с аккордеоном, другой с кларнетом, играли песню «Жимолость и пчела» (The Honeysuckle and the Bee). Музыка настолько очаровала мальчика, что он перешел через дорогу, поближе к ним. Эту песенку Чаплин будет помнить всю жизнь.
Вернувшись, Чарли увидел Луизу, которая шла к дому. Женщина была пьяна и все время спотыкалась. Мальчик подождал, пока она закроет дверь, а затем проскользнул внутрь с кем-то из жильцов и поднялся на темную лестничную площадку. Луиза вышла и сказала, чтобы он убирался. Это не его дом. В другой раз полицейский сообщил, что видел Сидни и его младшего брата в три часа ночи – они спали у костра ночного сторожа. Такую жизнь приходилось вести маленькому Чарльзу.
12 ноября в дверь постучала Ханна Чаплин. Ее выпустили из Кейн-хилл, и она пришла забрать детей. Мать и сыновья поселились в маленькой квартирке за углом, на Метли-стрит. Ханна стала зарабатывать шитьем блузок. Запахи с консервной фабрики Хей-уорда, расположенной позади дома, смешивались с вонью расположенной по соседству скотобойни. Впрочем, жители Южного Лондона привыкли к таким запахам.
Хозяйка дома на Метли-стрит вспоминала: «Чарльз был хрупким ребенком с копной темных волос, бледным лицом и яркими голубыми глазами. Из тех, что я называю «маленький бесенок», – с утра до вечера на улице. Я помню, что он регулярно находил человека с шарманкой и танцевал под его музыку. Помогал заработать шарманщику и сам получал несколько медяков. Думаю, так он и начал превращаться в артиста. Чарли отдали в школу в Кеннингтоне, но он был ужасным прогульщиком».
Вообще-то дни его учебы подходили к концу. Судя по записям в журнале, последний раз Чаплин приходил в школу 25 ноября 1898 года, после чего его можно было найти не в классе, а на сцене мюзик-холла. Он стал профессиональным танцором.
2. Выход на сцену
В конце 1898 года юный Чаплин присоединился к труппе исполнителей клогданса[2] под названием «Восемь ланкаширских парней» (The Eight Lancashire Lads). Возможно, он получил работу благодаря Чарльзу Чаплину-старшему, поскольку основатель труппы Уильям Джексон жил неподалеку, тоже на Кеннингтон-роуд. Свою роль мог сыграть и опыт мальчика как уличного артиста… На время гастролей ему предоставлялись еда и жилье, а Ханне Чаплин причиталось полкроны в неделю. Наверное, она не считала эту работу идеальной для младшего сына, но так семья хотя бы получала стабильный дополнительный доход.
Одна из театральных газет описывала выступление «Ланкаширских парней» как яркий и веселый номер, имеющий настоящую изюминку. Он длился 10 минут и представлял собой, по словам автора, один из самых лучших танцев клогданса, которые только можно увидеть на сцене. Все мальчики были одеты в белые льняные рубашки с кружевным воротником, бриджи и красные башмаки на деревянной подошве. Эти башмаки предназначались для тяжелой работы в шахтах и на фабриках на севере Англии, а танцы в них, веселые и изящные, словно служили символом свободы, победы над несчастьями и рабским трудом. Возможно, клогданс был отражением бунтарского духа маленького Чарли. Он репетировал в течение шести недель, пока труппа гастролировала в Манчестере, а первый раз его выпустили на публику в Портсмуте. Чаплин испытывал страх перед выходом на сцену, и прошло еще несколько недель, прежде чем он смог исполнить сольный номер.
Сын Уильяма Джексона вспоминает, что Чаплин поначалу был очень тихим мальчиком… и неплохим танцором. Наряду с этим он добавляет: «Первым делом мне пришлось заставить его постричь до приемлемой длины волосы, которые спутанными кудрями падали на плечи». Он также говорит, что младший Чаплин уже тогда был потрясающим мимом. Из Портсмута «Ланкаширские парни» вернулись в Лондон, затем отправились в Мидлсбро, Кардифф, Суонси и Блэкпул. Они редко сидели без работы. В столице и других городах труппа металась из театра в театр в кэбе или на подводе, нередко с криком: «Мы должны спешить в следующий зал!» Это была изнурительная работа. В театрах пахло пивом, немытыми телами и табаком. Публика в этих шумных и грубых местах могла пуститься в пляс или подраться. Зрители бывали жестокими, но понравиться им было просто – они подпевали песням, которые знали, и выкрикивали популярные фразы любимых комиков.
Для Чаплина все это стало самой лучшей школой в таких дисциплинах, как песня и танец. Кроме того, он пользовался возможностью учиться у клоунов и комиков, которые участвовали в тех же концертах. В 1917 году Чарли рассказывал репортеру: «Каждое движение отпечатывалось в моем юном мозгу, как фотография. Я обычно повторял их все, когда приходил домой… Мои самые первые наблюдения за клоунами в лондонских пантомимах оказались необыкновенно полезными». Он даже мечтал вместе с другим мальчиком из труппы, Бристолем, организовать дуэт под названием «Бристоль и Чаплин – бродяги-миллионеры». Сценический образ бродяги был в то время очень популярен – среди представителей разных жанров встречались бродяги-жонглеры и бродяги-велосипедисты.
Жизнь артиста мюзик-холла была суровой. Каждое выступление длилось недолго, от 5 до 15 минут, перед буйной аудиторией, обычно подогретой алкоголем. Гипнотизеры и маги, акробаты и комики соревновались друг с другом за аплодисменты и внимание зрителей. Безразличие публики – смертный приговор для исполнителя. Песни, которые пели в мюзик-холлах, зачастую рассказывали о горестях рабочего класса, о подробностях общественной и семейной жизни, о трудностях существования на грани полной нищеты. Они были исполнены грубоватого юмора или более тонких сексуальных намеков.
Местом действия скетчей комиков и мимов нередко становились ломбарды и дешевые доходные дома или рестораны, а среди персонажей встречались официанты, бродяги, а также неудачники, пытающиеся замаскировать свою нищету. Некоторые нелепо одевались, имитировали смешную походку или опирались при ходьбе на зонтик либо трость. Именно они вдохновили Чаплина на создание персонажей его первых фильмов. Самые успешные артисты исполняли один и тот же номер на протяжении нескольких лет, но были и такие, кто предпочитал разнообразие и вариации. Важно то, что, как писали в то время газеты: «Оригинальность имеет большое значение для успеха артиста. Но из чего состоит оригинальность? В значительной степени из личности». Чаплин будет творить искусство из личности.
Величайшим из этих оригинальных артистов был, наверное, Дэн Лино, с которым Чаплин 15 недель выступал в одном представлении в лондонском Tivoli. Чарли не потребовалось много времени, чтобы усвоить основы искусства комика. Макс Бирбом описывал Лино так: «…бедный маленький потрепанный персонаж, такой «затюканный», но в то же время отважный, со скрипучим голосом и размашистыми жестами, слабый, но упорный, воплощение воли к жизни в мире, в котором не стоит жить. Естественно, все симпатии были на стороне Лино». Лицо его покрывал белый грим. Он часто надевал мешковатые брюки и ботинки с необыкновенно длинными носами. У него были большие глаза и изогнутые дугой брови, и он мог мгновенно изобразить на лице печаль. Мэри Ллойд, еще одна прима мюзик-холла, с которой выступал Чаплин, как-то спросила его: «Ты видел эти глаза? Таких грустных глаз нет в целом мире. Потому что если бы мы не смеялись, то плакали бы до изнеможения. Понимаешь, мне кажется, что настоящая комедия – это почти плач». В свою очередь, Стэн Лорел однажды сказал Чаплину о Лино: «У него такие глаза, что они просто притягивают взгляд». То же самое можно сказать о Бродяге – его внешности, поведении, манерах.
Энергия буквально била в Лино через край. Он мог очень далеко прыгнуть назад и приземлиться на носки ботинок. В нем жила душа настоящего кокни, воплощением которой скоро станет сам Чаплин. В 1915 году в начале карьеры как киноартиста журнал Bioscope назвал Чарли Дэном Лино экрана. Впоследствии Чаплин очень любил изображать звезд мюзик-холла былых времен, чьи песни он прекрасно помнил.
Об этом периоде Чарли говорил, что терпел жизнь исполнителя клогданса потому, что верил: это шанс, который позволит ему достигнуть чего-то большего и лучшего. У него были большие амбиции. Один из современников, сын директора театра Canterbury, вспоминал его холодные голубые глаза, которые свидетельствовали о чем-то серьезном и не сломленном в его душе. Это была сила воли.
Ханна и Сидни Чаплин по-прежнему жили на Метли-стрит, теперь вместе с отцом Ханны. Оттуда Чарльза Хилла увезли в Ламбетскую больницу, а через месяц поместили в работный дом. Знакомые стадии падения для обедневших обитателей Южного Лондона, проходивших путь от нищеты к смерти. Может быть, семья Чаплина однажды тоже окажется в их числе?
Пока Чарли был в турне с «Ланкаширскими парнями», Чарльз Чаплин-старший начал сдавать. Последний раз он выступал 31 декабря 1900 года в театре Empire в Портсмуте. В это время его сын играл в пантомиме «Золушка» (Cinderella). Чаплин вспоминал, что в представлении он работал со знаменитым французским клоуном Марселином. Марселин садился у большого бассейна, доставал удочку и пытался ловить на драгоценности плавающих в воде танцовщиц. В конечном счете ему с большим трудом – и уморительными ужимками – удавалось вытащить маленького пуделя. Собачка оказывалась умелым подражателем. Если Марселин вставал на голову, пудель делал то же самое. Об этом «рыжем» клоуне, который никогда не разговаривал, а изъяснялся только языком жестов, говорили, что он обладает потрясающим умением рассмешить и одновременно вызвать к себе симпатию. Юный артист внимательно наблюдал.
В одной из сценок с участием Марселина Чаплин, игравший роль кошки, не удержался от небольшой импровизации. Во время представления он принялся обнюхивать собачку, а затем у арки просцениума поднял лапку в совсем не кошачьем жесте и удалился… под гром аплодисментов. Его озорная выходка развеселила зрителей, но вызвала гнев импресарио, не терпевшего даже намека на непристойности. Это, возможно, первое свидетельство желания Чаплина чем-то выделиться, отличиться от других.
13 апреля 1901 года, после того как «Золушку» закрыли, Чарли ушел из «Ланкаширских парней». Он страдал от астмы, и Ханна была уверена, что именно тяжелая работа артиста подорвала здоровье ее сына. Она забрала Чарли домой. Сидни только что получил место помощника стюарда и оркестранта на пароходе Norman, и мать решила, что младшего сына теперь можно держать дома. Чаплину в прямом смысле слова не хватало воздуха, он буквально задыхался – возможно, отчасти из-за того, что комната, которую ему приходилось делить с матерью, оказалась очень тесной. Обратились за консультацией к врачу. Он сказал, что с возрастом астма должна пройти. К счастью, доктор не ошибся.
Весной этого же года Чарльз Чаплин-старший оказался на пороге смерти. У него развился цирроз печени. Друзья отвезли его – пьяного – в госпиталь Святого Фомы. Немного протрезвев и осознав, где он находится, мистер Чаплин попытался… сбежать. Однако сил на это у него уже не было – тело чудовищно раздулось от водянки, а из его колена врачи откачали несколько литров жидкости. Что лукавить? Чарльз Чаплин-старший спился и умер от пьянства. Похороны, состоявшиеся 9 мая, организовал благотворительный фонд помощи артистам варьете, а похоронили Чарльза С. Чаплина на кладбище в Тутинге. В некрологе, напечатанном в журнале The Stage, говорилось, что усопшего преследовали неудачи и несчастья сильно подорвали его здоровье.
Вскоре пришла пора искать работу юному Чарльзу. Они с матерью снова скитались, меняя жилье: Честер-стрит, Парадайз-стрит, Мунтон-роуд. Чаплин разыграл и трагическую карту – смерть отца. Повязав на руку траурную креповую повязку, он продавал нарциссы в местных пабах, жалобным голосом рассказывая о кончине родителя. Кто останется равнодушным к убитому горем мальчику? Торговля шла успешно до тех пор, пока Ханна не увидела, как сын выходит из паба с букетиками цветов.
Тем не менее она была тверда – в мюзик-холл, ставший источником несчастий для его отца, Чарльз не вернется. Он стал пробовать другие занятия. Когда речь шла о том, чтобы выжить, Чаплин умел проявить практическую сметку и предприимчивость. Он работал рассыльным в мелочной лавке. Потом стал регистратором в приемной врача – это место в свое время занимал Сидни. Говорили, что Чарли служил посыльным в отеле, хотя в данном случае реальные события могли перепутать с одной из сыгранных им ролей. Чаплин был клерком, помощником парикмахера, продавал газеты у станции метро «Клэпхэм-Коммон». Давал уроки танцев. Даже торговал одеждой на уличном рынке «Ньюингтон-Баттс».
Чарли ненавидел и презирал бедность. Она была унизительной. Она не отпускала. Вне всяких сомнений, в детстве Чаплин часто плакал от беспомощности и жалости к себе, однако, по словам мальчика, он злился на мир. «Посмотрите на них, – говорит персонаж его последнего фильма «Графиня из Гонконга» (A Countess from Hong Kong). – Спрессованы, как сардины. Вот что мне не нравится в бедных. У них нет вкуса. Они выбирают худшие районы, чтобы жить, едят самую плохую пищу и ужасно одеваются». Разумеется, это гротеск, однако в этой фразе отразились чувства самого Чаплина.
Чарли вспоминал, как в этот период мать столкнулась на улице со знакомой артисткой, которая совсем обнищала. Над оборванной женщиной издевались уличные мальчишки, пока Ханна не вмешалась и не прогнала их. Тогда женщина заговорила. «Лили, ты меня не узнаешь? Я Ева Лесток!» Когда-то ее называли лихой Евой Лесток, и газета The Era писала о ней как об одной из самых красивых и популярных исполнительниц трагикомических песен, которые когда-либо пели в Англии. Теперь Ева спала под мостами или в ночлежках Армии спасения. Таковы превратности судьбы. Ханна повела бывшую подругу к себе домой. Чарли чувствовал себя неловко и злился – для него эта женщина была просто грязной бродяжкой. Ханна заставила Еву сходить в общественные бани, а затем бывшая звезда мюзик-холла, к большому неудовольствию Чарльза, провела три дня в их тесной квартирке. Чаплин не испытывал сочувствия к бедным и одиноким.
Жить стало немного легче, когда они с матерью сняли комнату в доме миссис Тэйлор, приятельницы Ханны и весьма набожной женщины. Но эта передышка скоро закончилась – мать Чаплина поссорилась с дочерью миссис Тэйлор и назвала ее, по словам самого Чарли, «леди дерьмо». Как тут не вспомнить его утверждение, что Ханна была одной из самых утонченных женщин, каких он когда-либо встречал, и не задуматься о том, так ли это?
Одна из последних лондонских квартир, в которых Чаплин жил с матерью, находилась на Поунэлл-террас. Во время Второй мировой войны, в 1943 году, в одной из радиопередач он сказал, что всегда будет помнить комнату на верхнем этаже дома на Поунэлл-террас, помнить, как преодолевал вверх и вниз три пролета узкой лестницы, чтобы вылить дурацкие помои. Чаплин вспоминал зеленщика Хили, мясника Уэгорна и бакалейщика Эша. Воздух в самом доме был пропитан зловонием от старой одежды, утвари и гниющих отбросов, а они с матерью жили в крохотной комнате с заставленным грязными тарелками и чайными чашками столом у стены и маленькой белой железной кроватью в углу. Рядом с кроватью стояло кресло, которое на ночь раскладывали для Чарли.
Именно в этой комнатке произошли некоторые важные для него события. Однажды, весной 1903 года, он вечером вернулся домой и от соседской девочки узнал, что его мать сошла с ума. Она ходила от двери к двери с кусочками угля и объясняла другим жильцам, что это подарки для детей. Раздача угля в качестве подарков имеет простое объяснение. Дело в том, что в самом первом словаре сленга слово cole[3] на цыганском жаргоне имело значение «деньги».
Соседи уже позвали врача. Он пришел и тут же поставил диагноз: безумие. Плюс сильное истощение. Доктор сказал Чарли, что его мать нужно отвести в больницу. По всей видимости, Ханна и сама туда хотела. Для нее это было убежище. Через много лет Чаплин рассказывал журналисту: «Я видел себя, напуганного, маленького и тощего мальчика, который вел мать за руку, тащил ее сквозь туман, вонь и холод».
Когда они пришли в больницу, Ханна бросила на сына долгий прощальный взгляд, и ее увели медсестры. Записи Ламбетского опекунского совета свидетельствуют о том, что маленький Чаплин поведал врачу, что его мать говорила о людях, которые умерли, но их можно увидеть, выглянув из окна. Мальчик объяснял, что она разговаривала с воображаемыми людьми, а раньше все время «заходила в комнаты незнакомцев». Сам врач сообщает, что пациентка очень громко и бессвязно разговаривает, то молится, то сквернословит, поет и кричит, говорит, что пол – это река Иордан и она не может через нее перейти. Далее он добавляет, что больная жестока и деструктивна. Должно быть, это оказался не первый эпизод безумия – Чаплин уже видел свою мать такой.
Врач стал расспрашивать мальчика об их семейных обстоятельствах, и тот, подчиняясь инстинкту самосохранения, быстро ответил, что будет жить с теткой. У него не было никакого желания снова оказаться в казенном заведении. Он вернулся в комнату на Поунэлл-террас. Хозяйка разрешила ему остаться до тех пор, пока не найдется новый жилец. Чарли избегал людей и все время проводил на улицах, где как-то ухитрялся выпрашивать или воровать еду. Потом он познакомился с рубщиками дров, работавшими в глухом переулке за Кеннингтон-роуд, стал помогать им и в конце недели получил за труды шесть пенсов.
Чарли с нетерпением ждал, когда вернется из плавания Сидни. 9 мая, через несколько дней после того, как Ханну поместили в больницу, судно, на котором плавал его брат, встало на якорь в Саутгемптоне. «Если бы Сидни не вернулся в Лондон, – впоследствии признавался Чаплин, – я, наверное, начал бы воровать на улицах… Меня похоронили бы в общей могиле». Сидни известил о своем прибытии телеграммой. Когда он приехал из Саутгемптона на вокзал Ватерлоо, там его встретил грязный, оборванный уличный мальчишка. Этот случай Чаплин вспоминал в книге «История Чарли Чаплина, рассказанная им самим» (Charlie Chaplin’s Own Story), опубликованной в 1916 году. «Сидни, ты меня не узнаешь? Я Чарли».
Сидни, шокированный видом младшего брата, стал действовать. Он проследил, чтобы Чарли как следует вымылся и надел новую, только что купленную им одежду. Сидни выяснил, что их мать недавно перевели в психиатрическую лечебницу в Кейн-хилл. Братья поехали к ней. Ханна сильно изменилась. Бледная, с синими губами, апатичная, подавленная, рассеянная и занятая своими мыслями, она почти не реагировала на попытки сыновей поговорить с ней. Следующие 17 лет ей будет суждено провести в лечебнице. Исключением стал недолгий период, когда к ней вернулась ясность ума.
3. Сохранять серьезность
Даже в это время трудностей и неуверенности в завтрашнем дне юный Чаплин не забывал о театре. Он время от времени наведывался в театральное агентство Блэкмора на Бэдфорд-стрит, возле Стрэнда – главной улицы Лондона, которая соединяет Вестминстер (центр политической жизни) и Сити (центр деловой активности). Ему всегда отвечали: «Для вас ничего нет», но через месяц после возвращения Сидни Чаплин получил письмо с приглашением прийти. Служащего агентства Блэкстоуна только что проинформировали, что требуется актер на роль посыльного в пьесе У. С. Джиллета «Шерлок Холмс» (Sherlock Holmes), с которой предстоят гастроли по стране, и он тут же вспомнил живого и энергичного парнишку, который приходил к нему раньше.
Удача, всегда сопутствовавшая Чаплину в тяжелые периоды жизни, на этот раз улыбнулась ему дважды. Актер Х. Сентсбери, который должен был играть Холмса, недавно сам написал пьесу «Джим, роман оборванца» (Jim, A Romance of Cockayne). Как только он увидел 14-летнего Чарли, то сразу понял, что мальчик как нельзя лучше подходит на роль уличного продавца газет в ней, не зная, что тому приходилось заниматься этим ремеслом в реальной жизни. Сценарий, который дал Сентсбери, Чаплин взял домой. Прочитать его и выучить роль ему помог Сидни. Больше всего
Чарли интересовало жалованье. Директор театра предложил ему 2 фунта и 1 шиллинг в неделю. Чаплин ответил: «По поводу условий я должен посоветоваться с братом». Директор рассмеялся. Тогда это действительно могло показаться смешным, но роль финансового советника останется за Сидни на протяжении почти всей жизни Чаплина.
Премьера «Джима» состоялась в Кингстоне 6 июля 1903 года, а последний спектакль был дан всего две недели спустя в Grand Theatre в Фулеме, однако Чаплин уже усвоил ценные уроки актерского мастерства. Сентсбери объяснил ему, что такое ритм действия, научил держать паузу, управлять голосом, входить в мизансцену и даже правильно сидеть. Чарли говорил, что все это получалось у него совершенно естественно – требовалась лишь подсказка. Правда, у него была склонность переигрывать… К тому же он дергал головой.
Работа над пьесой произвела на Чаплина огромное впечатление. Много лет спустя он помнил каждое слово той роли. Кроме того, Чарли усвоил еще один урок. Впоследствии он часто повторял своим актерам, чтобы те не дергали головой.
«Джим» не имел успеха у публики, но Чаплина заметили. The Era писала о нем как о славном парне в роли уличного продавца газет Сэма, который создает реалистичный образ нахального, но честного, верного, самостоятельного и философски настроенного беспризорника, обитателя лондонских трущоб. Реалистичности удивляться не следует – этот мир и этих людей Чаплин знал не понаслышке.
Вскоре должен был начаться гастрольный тур «Шерлока Холмса». Труппа репетировала весь июль, и 27-го числа в Pavilion Theatre на Майл-Энд-роуд состоялась премьера. Потом они отправились в Бертон – город, расположенный в графстве Стаффорд-шир, на реке Трент, и Ньюкасл. Неофициальным опекуном Чарли стала костюмерша Эдит Скейлс. Она вспоминала, что на первое недельное жалованье Чаплин купил фотоаппарат и в свободное время стал подрабатывать уличным фотографом, беря за снимок три или шесть пенсов. Чарли всегда стремился заработать денег. В Блэкберне труппа жила в Market Hotel. Один раз Чаплин вошел
в гостиную, где сидели и выпивали фермеры, и запел перед этой случайной аудиторией. Затем, к всеобщему удовольствию, он исполнил клогданс. А в конце представления прошел по кругу со шляпой.
Мисс Скейлс вспоминала и другие эпизоды из жизни мальчика, которому шел пятнадцатый год. По ее словам, обычно Чарли проверял каждую строчку в счетах, выставляемых квартирными хозяйками, и вычеркивал услуги, которыми не пользовался. Во время гастролей в городке Эштон-андер-Лайн Чаплин стал свидетелем ссоры хозяйки с пьяным трубочистом, и мисс Скейлс рассказывала, что, когда во время судебного разбирательства он давал показания, никто не мог понять его из-за выговора кокни. Впоследствии Чаплин приложит много сил, чтобы избавиться от акцента.
По его собственному признанию в этих северных городах он страдал от тоски и одиночества. Наверное, поэтому у Чарли были два ручных кролика.
Чаплин был очень стеснительным. Его тянуло к примадонне труппы Грете Хан, но, увидев ее на улице, он поспешно скрывался в ближайшем переулке, чтобы избежать встречи. «Я перестал следить за собой, – вспоминал Чаплин, – сделался неряшливым». Он получал письма от Сидни, который сообщил, что был вынужден распрощаться с мечтой о сцене и устроиться буфетчиком в Coal Hole на Стрэнде. «С тех пор как заболела мама, – писал Сидни в одном из писем, – у нас никого не осталось на свете, кроме друг друга, поэтому ты должен писать мне регулярно, чтобы я чувствовал, что у меня есть брат». Но Чаплин всегда неохотно писал письма.
В спектакле он играл Билли, слугу Шерлока Холмса, и вскоре в прессе появились положительные отзывы о нем. Газета The Era писала, что этому юноше удается сделать смышленого слугу любимцем публики. Через много лет секретарь Чаплина наткнулся на коллекцию газетных вырезок. Первыми там лежали два отзыва о роли Билли в «Шерлоке Холмсе». В одном говорилось, что мистер Чаплин необыкновенно ярок и естествен в образе Билли, а автор другого соглашался, что самую яркую актерскую игру в спектакле
показал мистер Чарльз Чаплин, который в роли Билли продемонстрировал огромную фантазию, а также драматическое чутье. Эти строки были подчеркнуты самим Чаплином, который хранил вырезки с рецензиями до конца жизни. Именно во время этого турне появилась первая карикатура на Чаплина, которую нарисовал Джордж Кук. По всей видимости, Чарли понравился рисунок – он заплатил за него 7 шиллингов и 6 пенсов.
В конце 1903 года Чарли удалось уговорить директора труппы занять в спектакле «Шерлок Холмс» и Сидни, который играл небольшую роль престарелого аристократа, однако можно не сомневаться, что одной из причин его приема было то обстоятельство, что он будет приглядывать за младшим братом.
Несколько недель спустя к мальчикам присоединилась мать – Ханну выписали из психиатрической лечебницы Кейн-хилл. Когда семья воссоединилась, точно неизвестно. Возможно, в начале января – труппа тогда гастролировала в Уэйкфилде, – но сам Чаплин вспоминает, что это было уже к концу гастролей. Они в это время работали ближе к Лондону, в Олдершоте или Истборне. Впрочем, это не так уж важно.
Общий доход составлял больше 4 фунтов в неделю. Ханна и мальчики могли позволить себе «роскошную квартиру» с двумя спальнями и гостиной. Ханна ходила за покупками и убирала комнаты. Могло показаться, что вернулись прежние времена семейной жизни, вот только Ханна была необычно молчаливой и сдержанной. Она вела себя как гостья в доме, а не как мать. Братья приняли решение, что ей лучше вернуться на Честер-стрит в Кеннингтоне. Там Ханна окажется в привычном для себя окружении.
Гастроли продолжались до начала лета. Последний спектакль труппа дала 11 июня 1904 года в театре West London на Эджвар-роуд. Теперь юный Чаплин, как говорили в театральных кругах, отдыхал. Они с Сидни обосновались у матери на Честер-стрит. Неизвестно, чем братья занимались в этот период свободы, но сам Чаплин отмечает, что испытал облегчение, когда в конце октября снова уехал в турне с «Шерлоком Холмсом» – с новой труппой и новым исполнителем главной роли. Жить с Ханной становилось все труднее.
Сидни также не упустил шанс обрести свободу и снова ушел в море помощником стюарда и горнистом. Он отсутствовал три месяца.
Почти сразу после возвращения старшего сына в Кеннингтон у Ханны случился рецидив. 16 марта 1905 года ее опять поместили в Ламбетскую больницу. Врач отметил странное поведение и бессвязную речь пациентки. «Она то танцует, то поет, то плачет. Временами больная делает непристойные жесты и сквернословит, временами молится и говорит, что родилась заново», – записано в истории ее болезни. Два дня спустя Ханну снова отвезли в психиатрическую лечебницу Кейн-хилл, где она провела семь лет. После этого миссис Чаплин перевели в частное заведение, пребывание в котором оплачивал ее младший сын, ставший к тому времени богатым и знаменитым.
Вторые гастроли закончились в начале мая 1905 года, и Чарли снова какое-то время отдыхал. Однако успех «Шерлока Холмса» у публики был поистине грандиозным, и уже в середине августа Чаплин отправился в третье турне по стране. На этот раз партнеры его не впечатлили. Он считал труппу слабой и испортил отношения с актерами, рассказывая, как играл ту или иную сцену предыдущий состав или как нужно произносить одну или другую реплику. По всей видимости, именно в этот период он купил свою первую скрипку, к которой впоследствии присоединится виолончель. Сольная меланхоличная музыка как нельзя лучше соответствовала его характеру. Чаплин был левшой и поэтому натянул струны на инструменте в обратном порядке.
В октябре он с облегчением расстался с труппой. Уильям Джиллет, автор «Шерлока Холмса», написал 10-минутную интермедию, которую должны были разыгрывать перед тем, как будет выпущен главный спектакль. «Затруднительное положение Шерлока Холмса» (Painful Predicament of Sherlock Holmes) предназначалось только для лондонского театра Duke of York’s, а материал был хорошо знаком Чаплину. По свидетельству The Stage, в интермедии разыгрывалось вторжение на Бейкер-стрит бедной безумной женщины, взволнованной, импульсивной и необычайно говорливой. Слуге, которого играл Чаплин, приказывали привести сотрудников психиатрической службы, но в этот момент появлялись два суровых человека, вероятно санитары из больницы, забирали несчастную и возвращали обратно под замок. Очень похоже на судьбу Ханны… «Мистер Чаплин, – говорилось в рецензии, – как всегда, силен в роли безобидного, старательного слуги». Он и произносил заключительную реплику: «Вы были правы, сэр, это действительно оказался сумасшедший дом».
Чаплин редко писал матери в Кейн-хилл. Неизвестно также, как часто он ее навещал. Ханна действовала на него угнетающе. Понимая, что мать сошла с ума, он боялся за себя. Роланд (Ролли) Тотеро, который был оператором у Чаплина на протяжении 38 лет, вспоминал, что тот всегда боялся закончить жизнь в сумасшедшем доме. Другие знакомые отмечали, как часто он размышлял над природой безумия. Чаплин любил напевать старинную песенку из репертуара мюзик-холла – о том, как однажды вечером жена сошла с ума. На фразе «Что-то повредилось у нее вот здесь» Чарли дотрагивался до своей головы. Возможно, именно страхом или подозрением на приближающееся безумие объясняются его приступы мрачного настроения или необъяснимые вспышки гнева. В преклонные годы он постоянно обращался к невропатологу.
Постановка «Шерлока Холмса» в театре Duke of York’s, где она сменила интермедию «Затруднительное положение…», имела огромный успех. На спектаклях присутствовали знаменитости. Пьесу посмотрела королева Александра[4]. Вместе с ней в ложе сидели король Греции Георг I и принц Константин. «Да не рассказывай же мне! – прошипел монарх сыну, который собирался пересказать фабулу. – Не говори ничего!» Молодого Чаплина даже упомянули в справочнике The Green Room Book: or Who’s Who on the Stage, где он описывался как актер, мим и танцор… с детства выступающий на сцене. У него уже было имя, и это позволило Чаплину удостоиться приглашения в Вестминстерское аббатство на похороны выдающегося трагического актера сэра Генри Ирвинга.
Последнее представление «Шерлока Холмса» состоялось 2 декабря после неожиданного ухода из театра Уильяма Джиллета. Чаплин надеялся остаться с Джиллетом, обучаясь актерскому искусству в «правильном» театре, но теперь он на какое-то время стал безработным и слонялся по бильярдным. Время от времени он позволял себе развлечения. Вино и женщины. Он всегда был очень сексапилен, и поэтому шлюхи и проститутки, как называл их сам Чарли, с готовностью удовлетворяли желания красивого юноши. Тем не менее Чаплин меньше всего был склонен к праздности. На первом месте у него всегда была работа. В начале 1906 года он отправился в свое четвертое турне с «Шерлоком Холмсом». Спектакль играли в окрестностях Лондона – Пекхаме и Гринвиче, а также в нескольких городах на севере. К этому времени Чаплину, наверное, уже наскучил и сам спектакль, и роль.
Скорее всего, Сидни не составило труда уговорить брата перейти в труппу Wal Pink’s Workmen, специализировавшуюся на балаганных комедиях. Три месяца Чарли играл в скетче «Ремонт» (Repairs), в котором исполнял роль неумехи плотника из строительной фирмы. В ходе действия пьесы (по фабуле похожей на один из короткометражных фильмов Чаплина) ремонтные рабочие ураганом проносятся по дому, круша все на своем пути. Ведра с раствором переворачиваются, лестницы падают, краска разбрызгивается во все стороны…
Здесь Чарли был в своей стихии. Он надеялся стать серьезным актером, но теперь вернулся в мир мюзик-холла, который хорошо знал по рассказам матери. «Шерлок Холмс» был одним из последних театральных спектаклей, в которых играл Чаплин. Его ждали скетчи, трюки, розыгрыши и пародии – весь набор инструментов эстрадного артиста. Кстати, «Ремонт» был первой пьесой, где Чаплин играл без слов.
Во время гастролей на глаза ему попалось объявление в театральной газете The Era, сообщавшее о наборе комедийных актеров мужского пола в возрасте от 14 до 19 лет. Чарли, которому исполнилось 17, решил пойти на прослушивание. «Цирк Кейси» являл собой шоу, в котором юные обитатели рабочих кварталов исполняли популярные номера из репертуара мюзик-холлов и цирка. Этот жанр предоставлял прекрасные возможности для сатиры, вульгарных песенок, коротких интермедий, комических сценок и другого незатейливого веселья. Здесь Чарли был как рыба в воде – весной 1906 года он поступил в труппу.
Впоследствии Чаплин называл это шоу ужасным, но признавался, что оно помогло ему освоить искусство комедии. Во-первых, это были смешные погони. В одном из скетчей он играл знаменитого разбойника Дика Тёрпина, за которым по сцене гонялись полицейские. Главный комедийный актер труппы Уилл Мюррей говорил: «Думаю, что могу без ложной скромности сказать: именно я научил Чарли скользящему шагу».
Это движение, использованное Чаплином во многих фильмах, стало чем-то вроде его визитной карточки. Он поднимал одну ногу и слегка подпрыгивал на другой – получалось некое скольжение, и этот непростой трюк Чаплин освоил только после многочасовых репетиций с Мюрреем. Он также научился резко останавливаться на бегу – внезапно «тормозил» и застывал на одной ноге. При этом Чарли приходилось выпячивать грудь, чтобы не упасть ничком. Голову и корпус он всегда держал прямо, а когда падал, следил за тем, чтобы не приземляться на «пятую точку», и обязательно перекатывался на спину.
Еще одним ценным уроком стало для Чаплина искусство перевоплощения. В то время в мюзик-холлах выступал популярный гипнотизер и иллюзионист Уолфорд Боди, внешне очень интересный – длинные блестящие усы с загнутыми вниз кончиками, большие проницательные глаза… Чаплину поручили пародировать «мага», и он с энтузиазмом взялся за дело. Сначала он изучил фотографию Боди – прочитал о нем в газете The Era. Уилл Мюррей показал Чарли манеры гипнотизера, и тот стал часами репетировать их перед зеркалом. Здесь Чаплину помогал природный дар имитатора. О Чарли много раз говорили, что он становится человеком – или даже предметом, – которого (либо который) изображает. Именно так и произошло в этом первом случае.
Чаплин освоил и другие комические трюки. Он пытался повесить трость на крючок, но держал ее не за тот конец. Трость со стуком падала на сцену. Он поднимал ее, но тут с его головы слетал котелок. Чарли пытался снова нахлобучить котелок, но из него вываливался комок бумаги, и головной убор проваливалась ниже, закрывая чуть не все лицо. Зрители хохотали. Чаплин играл роль искреннего и серьезного человека, у которого все выходит нелепо и смешно. Чарли понял, что чем он невозмутимее, тем забавнее все это выглядит.
Дэн Липтон, автор популярных в то время комических песенок, впоследствии вспоминал: «Парень замечательно пародировал доктора Боди. Причем он ни разу не видел этого человека». «Его отличало великолепное самообладание, – продолжает Липтон, – но, подобно всем настоящим артистам, он был эмоциональным и темпераментным». Актер, работавший вместе с Чаплином, вспоминал, что тот был очень серьезным парнем, который работал так, словно от этого зависела его жизнь.
Летом 1907 года Чарли ушел из «Цирка Кейси». Много лет спустя на одном из званых ужинов в своей речи он заговорил об Уилле Мюррее. «Нужно было попросить у него прибавки!» – крикнул кто-то с места. «Он меня уволил», – ответил Чаплин. Возможно, он действительно попросил увеличить жалованье, и ему указали на дверь. Чарли остался жить в меблированных комнатах на Кеннингтон-роуд и стал ждать следующего шанса. Он купил ковры и лампы для своей комнаты и с энтузиазмом самоучки начал штудировать Шопенгауэра. Этого философа Чаплин – с разной долей внимания – читал следующие 40 лет. Возможно, молодого человека привлекала теория превосходства человеческой воли, но в равной степени он мог соглашаться с утверждением Шопенгауэра, что сильнейшим и наиболее активным из всех мотивов является сексуальное влечение. Вопрос, насколько хорошо и насколько быстро умел читать Чаплин, остается открытым.
Он все еще не знал, что будет дальше – и в его жизни, и в профессии. В какой-то момент этого вынужденного отдыха Чарли согласился на роль пожилого главного героя в пьесе «Веселый майор» (The Merry Major). Партнершей Чаплина, игравшей жену его героя, была 50-летняя актриса, имевшая пристрастие к джину… Затем, по его словам, он написал эксцентрическую комедию под названием «Двенадцать справедливых мужчин» (Twelve Just Men) и собирался сыграть в ней главную роль, однако после трех дней репетиций пьесу отвергли. Возможно, от отчаяния Чаплин согласился на роль еврейского комика. Ему дали недельный ангажемент в мюзик-холле Форстера в Бетнал-Грин, но сценка не имела успеха у публики, по большей части состоявшей из евреев, а некоторые шутки зрители даже посчитали антисемитскими. Чаплина освистали, забросали апельсиновыми корками и медяками.
Его старшему брату Сидни повезло больше. Летом 1906 года, когда Чарли гастролировал с «Цирком Кейси», он присоединился к группе Фреда Карно[5], уже добился признания и получил повышение. Сидни, всегда стремившийся помочь брату, убедил хозяина дать шанс молодому человеку, сидевшему без работы.
Фред Карно, бывший гимнаст и акробат, создал необычное шоу. В нем многочисленные мимы и акробаты исполняли безмолвный бурлеск под музыку к романтическим балетам, которая звучала в этом контексте очень иронично. Скетчи были стремительными и бурными, сложные номера требовали быстроты движений, выверенного до долей секунд ритма и мгновенной реакции. Штаб-квартира Карно находилась на Воган-роуд в Кэмберуэлле, где три дома были соединены вместе, образуя «фабрику смеха», на которой изготавливались все декорации, костюмы и реквизит. Отсюда отходили автобусы Карно, развозящие актеров по мюзик-холлам столицы. Торты с кремом (именно Карно придумал один из самых знаменитых комедийных гэгов – бросок в лицо кремовым тортом), ведра с побелкой, цирковые велосипедисты, вращающиеся тарелки, высоко натянутая проволока, деревянные ходули, мелькающие в воздухе булавы и горящие факелы – все это присутствовало на афишах. В скетчах «участвовали» воры на велосипедах, боксеры и пьяницы. Это было грубо, лихо и смешно.
Вняв уговорам Сидни, Карно согласился встретиться с его младшим братом. Директор посчитал паренька слишком робким и хрупким, чтобы блеснуть в бурлеске, но по настоятельной просьбе Сидни согласился на пробы. Чаплину было 18 лет, но выглядел он моложе. Когда Карно сказал об этом, Чаплин в ответ пожал плечами и возразил, что это вопрос грима. Впоследствии он утверждал, что именно этот беспечный ответ помог ему получить работу.
Фред Карно заставлял актеров бесконечно репетировать, изо дня в день, почти по-военному пресекая какие бы то ни было дрязги. Он поддерживал жесткий ритм, требовал четкого и акцентированного исполнения каждого элемента. Другой актер труппы Карно, Стэн Лорел, вспоминал об их руководителе так: «Он не научил нас с Чарли всему, что мы знаем о комедии, но б?льшую часть мы узнали от него». В частности, Фред объясним им, что такое «точность». В январе 1942 года сам Чаплин в журнале Variety писал: «…каждый, кто работал на Карно, должен был иметь превосходное чувство ритма и знать особенности всех остальных актеров труппы, чтобы все вместе они достигли нужного темпа». Именно скорость и ритм характерны для всех фильмов Чаплина. Карно также говорил своим артистам, что в основе юмора лежит неожиданность или резкая смена ритма. Он советовал им сохранять серьезность. «Когда вы сбиваете человека с ног, поцелуйте его в макушку. Если вы сильно бьете кого-нибудь, то на несколько секунд должны принять виноватый вид. Это делает действие смешным». Чаплин никогда не забывал этих первых уроков искусства комедии.
Он начал гастролировать с труппой Карно в начале 1908 года, дебютировав в пьесе «Футбольный матч» (The Football Match). В ней у Чарли была маленькая роль, но с помощью придуманных трюков он сумел привлечь внимание публики: спотыкался о гантели, цеплялся тростью за боксерскую грушу, из-за оторвавшейся пуговицы с него сползали брюки. Зрители смеялись, и довольно скоро его выход на сцену начали встречать аплодисментами. После удачного первого выступления Чаплин, словно оглушенный, выскочил на улицу. Это был успех! Он покинул Empire на Нью-кросс и каким-то образом добрался до Вестминстерского моста, остановился и стал смотреть на воду. Затем двинулся к дому, но по дороге зашел в кафе Elephant and Castle, чтобы выпить чашку чая. Чаплин ликовал. Он больше никогда не останется без работы.
Однако популярность Чарли у публики пришлась не по вкусу другим комикам труппы. Их обуревала зависть. «У меня в заднице больше таланта, чем в тебе с головы до ног!» – воскликнул в сердцах один из актеров.
«Вот где вы прячете свой талант…» – парировал Чаплин. Сам Карно вспоминал о Чарли так: «Он мог быть очень неприятным. Я знаю, что он неделями не говорил ни слова другим артистам труппы. Иногда он становился разговорчивым, но в целом был серьезным и необщительным. Выпивка приводила его в ужас. Б?льшую часть жалованья он сразу же относил в банк».
У Лорела другое мнение. Стэн полагал, что непринужденно общаться с людьми Чарли мешала застенчивость. Другой современник Карно вспоминал, что Чаплин был очень напряжен и склонен к экстравагантным проявлениям удовольствия, когда ему все нравилось или удавалось, однако мельчайший инцидент, например размолвка с кем-то из партнеров, полностью выбивал его из колеи, и до конца дня о работе приходилось забыть. Многие отмечали его поглощенность самим собой.
С начала лета 1908 года Чаплин и его старший брат выступали вместе. В этот период никогда не бывавшего ранее, беспрецедентного благополучия они решили снять четырехкомнатную квартиру в доме номер 15 в Гленшоу-Мэншнс на Брикстон-роуд. Этот район любили примы и премьеры мюзик-холлов, и братья надумали подышать воздухом звезд. Пол гостиной они застелили ковром, поставили в ней ширму в мавританском стиле, купили подходящую мебель, а на стену повесили картину с изображением обнаженной натурщицы. Последним штрихом в обстановке стало пианино. Квартира напоминала бордель, только без женщин.
Обычно за вечер Сидни и Чарли выступали в трех мюзик-холлах – начинали в Streatham Empire, затем переходили в Canterbury Music Hall, а заканчивали в Tivoli. Иногда репетиции проходили в Montpelier Assembly Hall в Уолворте. Здесь в начале августа Чарли познакомился с юной девушкой, учившейся на танцовщицу. Хетти
Келли исполнилось всего 15 лет, и она, по всей видимости, была взволнована и ошеломлена вниманием страстного юноши. Это известная всем история первой любви… Он печален и не удовлетворен жизнью, а она красива и невинна. Молодые люди договорились встретиться в воскресенье днем у Кеннингтон-гейт, откуда на такси поехали в Уэст-Энд. Сила чувств, обуревавших Чаплина, была очевидна, но, когда он назвал Хетти «моя Немезида», она не поняла, что это значит.
Они провели вечер в ресторане Trocadero, а потом пешком вернулись в Кэмберуэлл. Пока они шли по набережной, Чаплин пребывал, по своим собственным словам, в восторженном состоянии. Три дня подряд он встречал Хетти у дома на Кэмберуэлл-роуд и провожал до станции подземки на Вестминстер-бридж-роуд. На четвертый день Чарли почувствовал ее холодность или неуверенность и упрекнул девушку в том, что она его не любит. За этими словами последовала сцена, типичная для незрелых и неопытных юнцов. Любят ли они друг друга? Сильно ли вы меня любите? Что такое любовь? Мы должны расстаться и больше никогда не видеться. Прощайте.
Более чем через 50 лет Чаплин, похоже, дословно помнил их эмоциональный разговор и воспроизвел его в своей биографии. Сегодня невозможно сказать, в какой степени это было принятие желаемого за действительное или мелодраматическое воображение, но совершенно очевидно, что сия страстная влюбленность в юную танцовщицу долгое время не отпускала его и, не исключено, отчасти сформировала отношение к другим женщинам. Вот девушка, которая осталась нетронутой и недоступной, воплощением всего, чего только можно желать, на что можно надеяться, но что всегда останется недостижимым. Она была так непохожа на женщин, которых Чарли подбирал в бильярдных три года назад…
Гастроли – с обычным лихорадочным и изматывающим ритмом – проходили по всей стране, от Ноттингема до Ньюкасла, от Лидса до Бристоля. Другой комик из труппы Карно, Честер Кортни, вспоминал, как они играли в покер с двухпенсовой ставкой, делились друг с другом сигаретами, развлекались поездками в омнибусе и предавались «разнообразному флирту». Во время этого турне Чаплин наконец добился своего и сыграл в пьесе «Футбольный матч» главную роль, но волнение перед премьерой стало причиной ларингита, который разрушил его надежды на карьеру комика. Такая же беда когда-то приключилась с его матерью. Вероятно, ярость Карно, известного своим крутым нравом, была неукротима, но Сидни убедил Фреда дать младшему брату роль без слов в другой постановке труппы.
В пантомиме «Молчаливые пташки» неубедительные номера низкопробного мюзик-холла прерывал персонаж, известный как «пьяный джентльмен». Улыбку вызывали и фокусники, и исполнители баллад, и «силачи», но самыми забавными были ошеломительные трюки подвыпившего джентльмена во фраке и белом галстуке-бабочке. Эту роль, разумеется, исполнял Чаплин, который прекрасно знал, как ведут себя люди «под мухой». Не они ли окружали его в Южном Лондоне? Чарли и не надо было ничего говорить. Он рассчитывал на темп, ловкость и умение падать, не получая травм. Чаплин нашел свое призвание. Пантомима стала его главным амплуа в мюзик-холле и в конечном счете проложила дорогу в кинематограф.
В каком-то смысле роль пьяницы помогла Чарли найти свое призвание. В конце жизни в одном из интервью он признался: «Я выходил на сцену, и во мне словно что-то раскрывалось. Ощущение почти сверхъестественное. Думаю, причиной этого было что-то вроде скуки и усталости… Так или иначе, талант или нечто подобное прорвался наружу. Я просто не мог ошибиться. Я очень хорошо все помню. Старый мюзик-холл на Эджвер-роуд. Это происходило в течение четырех вечеров, и я сам испытывал истинное наслаждение – настолько, что другие актеры собирались за кулисами, чтобы посмотреть на меня».
Затем Чарли сыграл главную роль в другом комедийном скетче, «Бесстрашный Джимми» (Jimmy the Fearless). Его герой спасался от унылых будней, мечтая о героических приключениях. Газета Yorkshire Post писала, что выход Чаплина в «Бесстрашном Джимми» вызывает восторженный рев публики и свидетельствует о том, что он прирожденный комик. В одном из эпизодов Чарли, читая книгу, рассеянно режет ножом буханку хлеба и нечаянно превращает ее
в хлебную губную гармошку. Эту же шутку Чаплин использовал в короткометражном фильме 1915 года «Бегство в автомобиле» (A Jitney Elopement). У него также была роль в скетче «Катание на коньках» (Skating), где ловкость передвижения по льду соперничала с даром комика. В рецензии отмечалось, что его «акробатика и дурачества» были необычайно забавными. Этот опыт впоследствии нашел отражение в работах Чаплина в кино.
Зимой 1909 года труппа Карно три недели гастролировала в Париже. «Молчаливые пташки» шли на сцене варьете Folies Berg?re – в то время оно еще не приобрело несколько скандальную репутацию, которую снискало впоследствии. После представления Чарли подозвал к себе какой-то господин. «Вы прирожденный музыкант и танцор», – сказал он юноше. Позже Чаплин поинтересовался, кто это был, и ему объяснили, что он удостоился похвалы Клода Дебюсси. Чарли никогда не слышал этого имени.
Чаплин снова влюбился в молоденькую девушку. По его словам, Мабель было всего десять лет. Или двенадцать… Чарли отрицал, что у них были близкие отношения, и говорил, что чувства к Мабель объяснялись его тягой к красоте. Ему нравилось просто держать ее за руку, обнимать – в буквальном смысле слова прижиматься к невинности. Это желание, или стремление, в будущем не раз сыграет с ним злую шутку.
4. «Зарабатывая на жизнь»
В начале осени 1910 года Чаплин подписал новый контракт с Фредом Карно. Теперь он был одним из ведущих актеров и признанным мастером пантомимы. Менеджер Альфред Ривз, представлявший интересы Карно за океаном, вернулся в Англию, чтобы набрать труппу для прибыльных американских гастролей. Естественно, одним из избранных стал Чаплин. Через несколько дней после подписания контракта он поднялся на борт парохода Cairnrona, который должен был пересечь Атлантику. «Чарли достаточно взрослый, – сказал Ривз Карно. – Он достаточно умен для чего угодно».
Стэн Лорел часто вспоминал путешествие через океан на корабле, размерами едва превышавшем судно для перевозки скота, и особенно момент, когда показалась земля. «Мы все сидели на палубе, – писал он, – и смотрели на окутанный туманом берег. Внезапно Чарли подбежал к поручням, снял шляпу, помахал ею и крикнул: «Америка, я иду завоевать тебя! Каждый мужчина, женщина или ребенок будут знать мое имя – Чарльз Спенсер Чаплин!» Мы ответили ему приветственными криками и свистом, а он отвесил нам изящный поклон и сел на место». Может показаться, что Лорел фантазировал, вспоминая прошлое, но другие члены труппы подтверждают, что такая сцена действительно имела место. Это еще одно свидетельство необыкновенного честолюбия Чаплина и его уверенности в себе. Сам Стэн Лорел тоже добился в Соединенных Штатах огромного успеха. Дуэт «Лорел и Харди»[6] снимался и выступал на сцене более 30 лет.
Пароход причалил в Квебеке, и новая американская труппа поездом добралась до Джерси-Сити. В начале октября они прибыли в Нью-Йорк. Поначалу Чаплин был ошеломлен и немного испуган этой зарубежной столицей, которая казалась ему слишком шумной, слишком яркой и слишком беспокойной. Но когда Чарли смешался с толпой на Бродвее, увидел освещенные театры, он почувствовал себя дома. Чаплин понял, что его место здесь. Он уже не был мальчиком с несчастливой судьбой из Южного Лондона – перед ним открывался весь мир.
Первая постановка труппы Карно в Нью-Йорке, «Вау Ваус» (The Wow-Wows), не имела у публики успеха. Скетч был слишком утонченным и чересчур английским для американских зрителей. Тем не менее они продолжали давать этот спектакль до конца месяца в Бронксе, Бруклине и в самом Нью-Йорке, пока Альфреду Ривзу не пришла в голову счастливая мысль заменить его на скетч «Молчаливые пташки» (теперь он назывался «Ночь в английском мюзик-холле»), в котором Чаплин играл пьяного джентльмена. Чарли с энтузиазмом вернулся к этой роли, и гастроли снова стали приносить прибыль.
С осени 1910-го по лето 1911 года труппа выступала в разных городах по всей стране, в Виннипеге и Чикаго, в Портленде и Сан-Франциско, в Кливленде и Канзас-Сити. Сохранилось множество фотографий этих гастролей: Чаплин позирует в длинной американской шинели, в которой он, по его собственным словам, выглядел как инспектор манежа в цирке, вот он вместе с четырьмя другими актерами стоит перед плакатом «Верхняя точка главного водораздела континента, 1935 метров», вот играет на скрипке, левой рукой, а рядом с ним Альфред Ривз, вот, одетый с иголочки, позирует на одной из центральных улиц Сан-Франциско, вот стоит перед афишей с надписью «ЧАРЛЬЗ ЧАПЛИН В РОЛИ ПЬЯНИЦЫ».
Благодаря этой роли у него появились поклонники в Америке. Граучо Маркс вспоминал, что публика следила за каждым движением Чаплина. Он так описывал один из трюков молодого комика: «На столе стояла большая корзина с апельсинами. Наконец он начинал брать из нее апельсины и по одному бросать в актеров. Один из апельсинов сбивал со стула пианиста. Зрители заходились в истерике. Такого продолжительного смеха я еще не слышал». Газета Winnipeg Telegram отмечала, что Чарльз Чаплин является гвоздем программы, как говорят на театральном жаргоне.
Стэн Лорел, деливший одну комнату с Чарли на протяжении почти всех гастролей, называл его очень эксцентричным. Стэн отмечал, что Чаплин часто пребывал в дурном настроении и имел неопрятный вид, а затем вдруг удивлял всех своим элегантным и модным костюмом. Лорел, не обращая внимания на запрет готовить еду в гостиничных номерах, жарил свиные отбивные, а Чаплин в это время играл на скрипке.
Он все время читал. Пытался выучить греческий язык, но быстро бросил. Подумывал, не заняться ли йогой. Другими словами, твердо решил начать самосовершенствоваться. В дополнение к имевшейся у него скрипке Чаплин купил виолончель и начал одеваться так, как, по его мнению, одевались музыканты, – в желтовато-коричневые и зеленые тона. Совершенно очевидно, что он придавал большое значение одежде. Как отмечает Томас Карлейль в романе «Перекроенный портной» (Sartor Resartus), «дух одежды» включает сердце и разум человека. Свидетельством тому может служить костюм героя, сделавшего Чаплина знаменитым, – Бродяги.
Лорел вспоминал, как однажды удивился тому, что увидел в ванной их гостиничного номера: Чаплин со стоящими дыбом, всклокоченными волосами, но при этом с виолончелью позировал перед зеркалом. Он изящными движениями водил смычком по струнам и, подобно профессиональным музыкантам в оркестре, любовался собой. Чарли не переставал лицедействовать – он должен был это делать, чтобы найти себя. По словам людей, знавших его в более поздние периоды жизни, Чаплин всегда оставался «включенным». Он был по сути своей непредсказуем. В скетчах Чарли мог играть с огромным куражом и чувством, а вне сцены нередко бывал сдержанным и необщительным.
Летом 1912 года Чаплин вернулся в Англию и обнаружил, что у него нет дома. Они с братом уже не снимали квартиру в Глен-шоу-Мэншнс. Сидни женился, и Чарльзу пришлось найти другое жилье – комнату с окнами во двор на Брикстон-роуд. Однако все четыре месяца, проведенные на английской земле, он не бездельничал – ездил по стране с одной из трупп Карно и даже побывал на нормандских островах Джерси и Гернси.
Братья навестили свою мать в психиатрической лечебнице Кейн-хилл. В это время Ханну как раз заперли в палате с обитыми войлоком стенами – за то, что она очень громко распевала песни. У Чаплина не хватило духу увидеться с матерью, и он ждал, пока с ней поговорит Сидни. Видимо, к ней применили шоковую терапию в виде ледяного душа, отчего лицо у Ханны посинело. Братья решили, что теперь они зарабатывают достаточно для того, чтобы перевести мать в частную лечебницу. За американские гастроли Чарли скопил 2000 долларов (он всегда был очень экономным). Ханну Чаплин перевели в Пекхам-хаус в районе Пекхам-Рай. Там она провела следующие восемь лет.
По признанию самого Чарли, в Англии ему было неуютно. После Соединенных Штатов родная страна казалась ему маленькой, тесной и унылой. Он описывал свое настроение как смесь печали, горечи и уныния. Не в последнюю очередь поэтому вторые американские гастроли – 2 октября артисты поднялись на борт парохода Oceanic – Чаплин воспринял как освобождение. Турне труппы Карно началось в Нью-Йорке в середине октября и продолжалось 15 месяцев без перерыва. Они давали три или четыре представления в день семь дней в неделю. И вновь Чаплин назвал эту работу унылой и угнетающей – это были его любимые определения.
В начале апреля 1913 года он воспользовался возможностью отдохнуть и приехал из Филадельфии в Нью-Йорк. Чарли остановился в гостинице Astor. В первый же вечер он подошел к зданию театра Metropolitan Opera и неожиданно для самого себя купил билет на вагнеровского «Тангейзера». Опера потрясла его. В кульминационный момент, когда Тангейзер падает на гроб Елизаветы и просит ее молиться за него на небесах, Чаплин заплакал. Ему казалось, что перед ним прошла история его жизни.
По возвращении в Филадельфию ему передали телеграмму. Она была адресована Альфреду Ривзу:
ЕСТЬ ЛИ ВАШЕЙ ТРУППЕ АКТЕР ПО ФАМИЛИИ ЧАФФИН ИЛИ ЧТО-ТО В ЭТОМ РОДЕ ЕСЛИ ЕСТЬ ПУСТЬ СВЯЖЕТСЯ С ФИРМОЙ KESSEL AND BAUMAN 24 ЛОНГЕЙКР-БИЛДИНГ БРОДВЕЙ НЬЮ-ЙОРК.
Чарли подумал, что это юридическая фирма и ему хотят объявить о наследстве от богатого американского родственника, однако речь шла совсем о другом.
Кессел и Баумен были владельцами кинокомпании New York Motion Pictures, подразделением которой являлась студия Keystone Comedy Company. Форд Стерлинг – один из комиков Keystone – угрожал уйти из всех проектов. Срочно требовалось подстраховаться, и Чарльз Чаплин показался компаньонам подходящей кандидатурой на замену. Молодой человек был звездой на гастролях труппы Карно, а пресса почти единогласно хвалила его. Он умел завладеть вниманием зрителей. Чаплину предложили годовой контракт – 150 долларов в неделю в первые три месяца и 175 долларов в неделю в оставшиеся девять. Еще никогда в жизни Чарли не зарабатывал таких денег. Возможно, его пугала мысль о самостоятельной жизни, отдельно от труппы Фреда Карно, но решение Чаплин принял быстро. Он перейдет в Keystone, как только закончится его контракт с Карно.
Скорее всего, инициатором этого предложения был Мак Сеннет, директор Keystone. По его собственному признанию, он видел выступление Чаплина в Нью-Йорке и остался более чем впечатлен. «Потрясен» – вот подходящее слово. «Думаю, я был так поражен им потому, что он обладал всем тем, чего не было во мне: маленький паренек, двигающийся с грацией балетного танцора. Через неделю я не мог вспомнить его имени, но был уверен, что никогда не забуду эти непринужденные и изящные движения. Ничего подобного мне еще не приходилось видеть», – рассказывал Сеннет. Ему в то время было чуть за тридцать, и этот выходец из Канады уже считался талантливым режиссером, многое перенявшим у Дэвида У. Гриффита[7] на его Biograph Studio – одной из первых киностудий Голливуда. Сеннет научился у Гриффита монтировать фильмы, что позволяло поддерживать темп и ритм. Кроме того, он обладал природным даром чувствовать смешное – все, что заставляло смеяться его, нравилось широкой публике. После того как в 1912 году на экраны вышел фильм «Кистонские полицейские» (Keystone Kops), можно было смело утверждать, что Мак Сеннет придумал американскую комедию.
Сам Чаплин тоже надеялся сделать карьеру в кино, но еще не знал как. Он начинал уставать от театра. Они с Альфредом Ривзом уже обсуждали возможность съемок спектаклей труппы Карно на пленку, но идея так и осталась нереализованной. Тем не менее во время гастролей Чаплин заходил в маленькие местные кинотеатры и смотрел картины, устроившись в задних рядах.
Безусловно, будущее за кинематографом! С появлением небольших залов на первых этажах зданий, которые получили название «пятицентовые кинотеатры», выросла популярность короткометражных фильмов продолжительностью 10 или 15 минут. Конечно, эти кинотеатры были неприглядными и грязными, пропахшими потом и табаком, – такими же вонючими и загаженными, как дешевые мюзик-холлы предыдущей эпохи, но магия кино преодолевала все эти препятствия. Даже в театрах, специализирующихся на водевилях, показывали «картины», ставшие частью программы. Бедные и неграмотные люди валом валили на эти безмолвные представления – вход на них стоил «никель», или пять центов. Для эмигрантов, еще не умевших читать по-английски, они стали самым доступным средством познакомиться с жизнью Америки. Фильмы передавали движение и действие лучше любого другого вида искусства. Они предлагали то, что в те времена считалось завораживающим реализмом, – разве что актеры двигались быстрее, чем в настоящей жизни. Впрочем, это привлекало еще больше. Зрители сидели в жестких деревянных креслах и приносили в зал прохладительные напитки. И что им за дело до того, что иногда экран представлял собой всего лишь натянутую на заднюю стену зала простыню!
Последний спектакль Чаплин сыграл 28 ноября 1913 года в Канзас-Сити. Когда занавес опустился, он угостил выпивкой всю труппу. Пожимая руки артистам, Чаплин дрожал всем телом, хотя старался превратить свое «прощание» в шутку. Потом он выскочил за кулисы. Кто-то из коллег последовал за ним и увидел, что Чарли плачет.
Не прошло и трех недель, как он прибыл на студию Keystone, на Алессандро-стрит в городе Эдендейл, штат Калифорния. Чаплин всегда говорил, что 1913 год был для него счастливым. Это действительно так. Подобно Шекспиру, он реализовал свой врожденный талант в годы формирования нового вида искусства.
Жизнь киностудии на первых порах показалась Чаплину более чем удивительной и ошеломила его. Эту жизнь отличали какая-то эфемерность и дух импровизации, характерные для всего нового. Сам комплекс был построен среди фермерских полей долины Сан-Фернандо, рядом со складами и мастерскими, деревянными магазинчиками и палатками среди кактусов и пальм. Это был пригород приблизительно в 8 километрах от Лос-Анджелеса. Штаб-квартира разместилась в четырехкомнатном бунгало, а под гримерные приспособили амбар. Весь комплекс окружал шаткий зеленый забор. На длинной вывеске снаружи студии красовалось название KEYSTONE MACK SENNETT KEYSTONE, а перед входом стояли в ряд легковые автомобили – их использовали в качестве реквизита, когда снимали комедии.
На большой деревянной платформе были смонтированы и закрыты от непогоды белым льняным полотном несколько комплектов декораций. Единственное освещение – расплывчатое солнце в ярком калифорнийском небе. Фильмы в то время были немыми, но на съемочной площадке стоял невообразимый гам – режиссеры выкрикивали указания актерам, передвижные камеры скрипели, исполнители переговаривались друг с другом, слышался свист, стук молотков, а также звуки музыки – живой или из граммофона, задававшей ритм действия. Снимали сразу три или четыре фильма. Одни декорации, похоже, изображали тюремную камеру, а другие гостиную богатого дома. Фасад трехэтажного здания с окнами и пожарной лестницей поддерживался только деревянными лесами с обратной стороны.
Сценариев не было – основой считалось искусство импровизации. Если поблизости что-то горело, режиссер и съемочная группа могли броситься туда, чтобы снять занятых в фильме актеров на фоне огня. Первоначальный сценарий, или «идея», сопровождался импровизированной последовательностью нелепых событий, которая всегда заканчивалась погоней. Именно погоня была фирменным знаком Keystone, а самым лучшим считался «бег зигзагом», когда, например, отряд разъяренных полицейских двигался не по прямой, а словно отскакивал от невидимых стен. Камера была «недостаточно заведена», так что при воспроизведении на экране все движения получались более быстрыми. Кроме того, Сеннет вырезал каждый четвертый кадр, и все персонажи подпрыгивали или дергались, усиливая чисто механическое напряжение комедии.
Актеры были марионетками, которые просто бежали, бежали и бежали, пока не наталкивались на неподвижный объект… или не падали от усталости. Они обитали в искусственном комическом мире, где возможно все. Несмотря на разрушения вокруг них, персонажи фильмов оставались целыми и невредимыми. Им не требовалось изображать какие-либо эмоции, кроме типичных проявлений страха, жадности либо страсти. Все должно было происходить как можно стремительнее. Зрителям не оставляли времени на размышления. Фильмы Сеннета отличались необыкновенно быстрым темпом и энергичностью, поэтому равных им практически не было. Комедии могли быть в одной или двух частях, причем каждая часть длилась приблизительно 30 минут. Суть первых фильмов заключалась в постоянном движении.
Сеннет выпускал короткие и энергичные картины, заполненные гонками на автомобилях и суматошными погонями. Летали кирпичи, в воздухе мелькали деревянные молотки, но больше всего зрителям нравились, как называл их Чаплин, пинки под зад. Сюжеты подчас заимствовались из водевилей, но местом действия в большинстве случаев была современная Америка – как правило, город с салунами, дешевыми гостиницами, лавками и ломбардами, банками и парикмахерскими, грязными ресторанами и пыльными улицами, на которых автомобили соседствовали с пролетками и где можно было увидеть всю драматическую жизнь бурно растущей страны. Фильмы давали ощущение открытого пространства прямо за углом. И подобно всему остальному в Америке, они выпускались с невероятной скоростью. Каждую неделю студия заканчивала три картины, и за предыдущий год из Эдендейла их вышло около 140 штук.
У киностудии Keystone имелся небольшой постоянный состав актеров, которые привыкли работать друг с другом. Среди них были Роско «Толстяк» Арбакл, Честер «Морж» Конклин, Мак «Эмброуз» Суэйн и Мэйбл Норманд. Мужчины слишком сильно гримировались, а все их действия были утрированными. Некоторые напоминали оживших горгулий… В отсутствие зрителей, для которых актеры могли бы играть, все получалось преувеличенным.
В свой первый день на студии Чаплин приехал во время обеденного перерыва, и вид актеров, выходящих из бунгало, лишил его присутствия духа. Ничего подобного он еще не видел. Чарли вернулся в гостиницу в городе и сидел там два дня… Потом его пригласил сам Сеннет, которому не терпелось познакомиться со своим новым комиком. Сеннет устроил Чарли экскурсию по студии и представил главным актерам и съемочной группе. Чаплин вспоминал, как у него спросили: «А вы можете смешно упасть со стремянки, не переломав себе кости?» Разумеется, он мог. Подобные трюки Чарли выполнял у Карно уже несколько лет.
Впервые увидев Чаплина без сценического грима, Сеннет был озадачен его молодостью.
– Я думал, вы гораздо старше, – признался он.
– Я могу стать таким старым, как вам нужно, – ответил Чарли.
Тем не менее у него сложилось впечатление, что приглашение юного комика Мак уже считает ошибкой.
Впоследствии Сеннет вспоминал о Чаплине как о стеснительном маленьком англичанине, которого смущало и озадачивало все, что было связано с кинофильмами. Безусловно, Чарли был не настолько смущен – он с любопытством и вниманием рассматривал все вокруг. Честер Конклин свидетельствует, что он непрерывно наблюдал за всеми и мало говорил, задал только несколько конкретных и профессиональных вопросов. Почему сцены снимают не в хронологическом порядке? Почему отснятые материалы просматривают в негативах? Как реагировать на персонаж, присутствие которого только подразумевается?
Несколько дней Чаплин бродил среди артистов и декораций – он так и не получил роли. Похоже, никто не знал, что с ним делать. Наконец наступил долгожданный момент. Генри Лерману, одному из молодых режиссеров студии Keystone – кино было молодым видом искусства, поэтому все, кто им занимался, тоже были молоды, – понадобился исполнитель роли уличного мошенника.
Фильм «Зарабатывая на жизнь» (Making a Living) вышел на экран 2 февраля 1914 года, и в нем Чаплин впервые сыграл как киноактер. Еще не Бродяга, а театральный злодей в галстуке и цилиндре, с моноклем и висячими усами – это всем известный костюм «отчаянного Десмонда». В своем первом фильме Чаплин хитер и льстив, но от него словно исходит какая-то угроза. Вот он целует руку девушке, и его губы скользят вверх, к самому плечу. Это было очередное изобретение Чарли. Он первым проделал этот трюк на экране. У него уже имелся полный набор гримас – тик, разные улыбки, насупленные брови. Кроме того, в фильме Чаплин попробовал свою характерную походку, предшественницу той, что позже станет знаменитой.
Чарли был убежден, что Лерман его недолюбливал и намеренно вырезал часть смешных трюков, привнесенных в фильм. При этом молодой актер также осознавал свою неопытность – он по-прежнему был немного скованным и слишком нервным. Похоже, сам Сеннет остался недоволен готовой картиной и жаловался Мэйбл Норманд, что он здорово влип. Тем не менее у Чаплина не было причины совсем уж падать духом. Конечно, фильм «Зарабатывая на жизнь» ничем не отличался от стандартной продукции киностудии Keystone, однако газета Moving Picture World написала, что способный актер, играющий роль мошенника, – первоклассный комик.
Высказываются разные мнения, каким был второй фильм Чаплина, в котором в муках появился на свет маленький человек, или Бродяга, однако точно известно, что через пять дней после картины «Зарабатывая на жизнь» были выпущены «Детские автомобильные гонки» (Kid Auto Races at Venice) – с такой скоростью в то время снимались короткометражки. Длилась картина всего 11 минут. Чаплин играл чудака, который вмешивается в чужие дела и которого никто не любит. Он уже в характерном костюме – тесный пиджак и широченные штаны, и его действительно можно принять за бродягу. Котелок ему мал, ботинки велики, а пиджак скреплен большой английской булавкой. Под носом приклеены маленькие усики. В руках бамбуковая трость. Это бродяга, который требует к себе внимания. Здесь Чарли впервые отбросил