Аннотация

ОБ АНДЖЕЕ ДРАВИЧЕ И ЕГО КНИГЕ
Книга польского писателя, переводчика, критика, эссеиста, публициста, общественного деятеля Анджея Дравича (1932–1997) «Поцелуй на морозе» (1990), как подсказывает её название, посвящена любви. Любви к той демократической, свободолюбивой, восставшей против тоталитаризма и насилия России, которую открывал для себя (а потом и для других) в берутовской Польше молодой варшавский филолог-полонист, несмотря на старания властей вырас-тить его правоверным янычаром сталинщины и ждановщины. Национальный и собственный жизненный опыт позволил ему увидеть трагический контраст потухшего взгляда Маяковского и выдавленного из его горла «Хорошо!», картонного изобилия «Кубанских казаков» и возрожденного в советской деревне крепостничества. Свой выбор — выбор любимой им России Александра Герцена, Анны Ахматовой, Михаила Булгакова, Андрея Платонова — Дравич сделал и благодаря своим русским друзьям, выразительные и психологически тонкие характеристики которых — главное в этой книге мемуарных очерков. Это создатель «нового и великолепного поэтического мира» Иосиф Бродский, друг Дравича с далекой ленинградской поры «полутора комнат», посвящавший ему затем шутливые польские и драматические англоязычные стихи (их беседы запечатлены в документальном фильме «С Бродским в сумерках»). Это сердечно близкие ему «приятели-москали» («Лица моих друзей»): «Вот крепкоскулый, с терпким чувством юмора, словно бы уже преждевременно «высунувшийся» на Запад «красный Хемингуэй» — Вася Аксёнов. Ослепительно улыбающийся, тогда черноволосый, а теперь седой Володя Войнович. Меланхоличный Жора Владимов, объясняющийся охотнее междометиями, чем словами, скрывающий интеллектуальную изощренность под внешностью портового грузчика… И сократовский лоб Дэзика Самойлова… Цветаевская чёлка Юнны Мориц и открывшая рот в бесконечной птичьей трели Белла Ахмадулина. И ещё столько других, кому я улыбаюсь…».
Упомянутый Дэзик (Давид) Самойлов, написав когда-то:
«И только мужество и нежность
От пустоты спасают нас…»,
словно специально обозначил главные признаки повествовательной манеры автора «Поцелуя на морозе»: «…Из всех русских женщин (кроме одной, на которой я женился) всего дороже для меня старушки. С морщинистыми лицами, дряблой кожей, редкими волосами, астматическим дыханием, шаркающей по-ходкой. Согбенные под тяжестью креста русской судьбы, они несут дальше драгоценную память об усопших. Я склоняюсь, как прежде, к их рукам и целую их, как реликвии» («Иметь хорошую вдову…»).
«Выдавливать из себя раба» польскому русисту помогло в первую очередь чтение тех книг, которые в 5-й или 6-й копии «самиздата» портили зрение, но будоражили ум и совесть: «Ночные и дневные часы, проведённые за чтением таких книг, как «Всё течёт» Гроссмана, «Раковый корпус» и «В круге первом» Солженицына, «Чевенгур» Платонова, «Воспоминания» Надежды Мандельштам, были неповторимым временем эмоциональных и духовных потрясений. Я вставал, пошатываясь, от письменного стола, мир вокруг меня ходил ходуном и давил свинцовой тяжестью, в голове шумели бессонница и пляска мыслей, лопались, как мыльные пузыри, остатки иллюзий… Мне тогда оказали доверие. Россия подарила мне лучшую часть себя… Это доверие я буду оплачивать в те-чение всего того времени, что у меня осталось…»

Анджей Дравич выполнил своё обещание — его переводы книг М. Булгакова («Мастер и Маргарита», «Роковые яйца», «Записки на манжетах» и пр.; монография «Мастер и Дьявол» — 1987, на англ. — 2001), А. Платонова («Котлован»), Г. Владимова («Верный Руслан»), В. Быкова («Сотников»), Вен. Ерофеева («Москва-Петушки»), Б. Окуджавы, И. Бродского и др. сделали достоянием польской и международной аудитории те произведения нашей литературы, которые всколыхнули сознание общества и обрекли на поражение реваншист-ский путч 1991 года.
Анджей Дравич ушёл из жизни в день рождения своего любимого русского писателя Михаила Афанасьевича Булгакова (15 мая). Булгаковскую главу «Поцелуя на морозе» он заканчивает словами прощания с могилой автора «Белой гвардии» на Новодевичьем кладбище: «Я уходил, чтобы вернуться. Уходя, оставался».